Тайна предсказания

— Вздор! — раздался фальцет человека с верхней ступеньки. — Вздор! — Его звали Генрих Корнелиус, но более известен он был как Агриппа Неттесгеймский, а труд его по праву носил название "De incertitudine et vanitate scientiarium",[49] поскольку все науки претендуют на исключительную роль, хотя все они приобретают свое истинное значение только во взаимосвязи друг с другом.

— Вздор! — продолжал Агриппа, пока никто другой не отважился прервать его. — Между небом и землей есть немало вещей, которые оправдывают занятия тайной наукой, объемлющей все. Никто до меня не распространял учения о том, что подобное стремится к подобному и что свойства, присущие некоему предмету, можно перенести на человека, как, например, мой собственный звучный голос, полученный благодаря соловьиному языку, который я ношу на шее, на ленточке. И во сне я почти не нуждаюсь благодаря живой летучей мыши, которая спрятана у меня в камзоле; пока все спят, она летает вокруг и никогда не устает. Тот же, кто желает достичь зрелого возраста, должен иметь при себе долголетнее животное, жить под одной крышей с черепахой или слоном, тогда ему обеспечен библейский возраст. Поскольку каждый вид влияния имеет духовные предпосылки, то воображение, воля и вера обладают таинственной властью. Так, агат в кармане чрезвычайно способствует красноречию, яшма — родам, а изумруд умеряет сладострастные мысли. Надо лишь верить во все это с таким же пылом, как в непорочное зачатие Богоматери.

— Может, оно и так, — неожиданно согласился черный бенедиктинец с блестящей тонзурой (это был Иоганн Целлер, названный Тритемием, аббат Рейнского, а позднее шотландского монастыря в Вюрцбурге, сведущий во всех делах науки, к тому же и в теологии). Он знавал многих умных людей, о чем (nota bene)[50] сообщил в своем труде "De viris illustibus Germaniae"[51]; утверждая, что Агриппа Неттесгеймский был, конечно, образованнейшим из всех, он все же рекомендовал ему держать свои труды в секрете и доверять свое учение немногим, ведь быку дают лишь сено, а не сахар, как певчей птице. Что же касается содержания его собственного труда, то он, без всякого сомнения, выдающийся, ведь великие люди его времени просили у него совета. Так, он (вопреки монашеской стыдливости) просветил маркграфа Бранденбургского о тех обстоятельствах, при которых ведьмы похищают у благородных мужей их мужскую силу, а императору ответил на целый спектр теологических вопросов и, поскольку тот погрузился в неизбывную печаль после смерти своей жены, заставил императрицу явиться подобно ангелу к пустому Гробу Господню.

— Но что касается светил, — прозвучало из высочайшей выси, оттуда, где конец лестницы терялся под сводами, — то вы в них ничего не понимаете! Иначе не стали бы распространять чушь о том, что ход тысячелетий зависит от господства сменяющихся планетных божеств. Смешно помещать библейскую историю в это управляемое светилами движение человеческой истории. Зовут меня Николаем Коперником, называют Коперникусом, я — доктор церковного права и медицины, в придачу и каноник в Фрауенбурге, если угодно. Написал многочисленные труды о движении светил, которые все основываются на том, что не Земля является центром Вселенной, как написано в Библии, но Солнце. Мой всеохватнейший труд "De revolutionibus orbium coelestium"[52] появился лишь в год моей смерти. До печати своего самого значительного труда я, к сожалению, не дожил.

Сказав так, он уронил со своего места в горней выси засушенный цветок, ландыш о двух стебельках, с пятью цветками на каждой стороне, и крикнул: "Леберехт!"

— Леберехт!

Леберехт услышал свое имя, доносившееся из дальней дали. Когда он открыл глаза, над ним стоял брат Эммерам и тряс его за плечо.

— Ты, должно быть, заснул, Леберехт! Повечерие закончилось, уже полночь.

Юноша протер глаза со сна. Ориентировался он с трудом. Его знобило. Седобородый брат заметил это и прошел в торцовую часть зала, чтобы затворить распахнутые окна.

Вернувшись, он спросил:

— Какая же книга так утомила тебя, что ты заснул над ней?

Леберехт не мог ответить, ибо в своих снах пережил слишком многое, чтобы вспомнить ее название. Когда он перевернул обложку, то испугался: на титульном листе стояло: "Nicolaus Copernicus "De revolutionibus orbium coelestium"".

— Смотри-ка! — воскликнул брат Эммерам с блеском в глазах.

— Что такое?

— Ну, вот же! Ландыши! — Он указал на заложенные между страниц цветы. — Ландыш был любимым цветком Коперника.

— Но это невозможно…

— Почему нет? Видит Бог, есть на Земле загадки и посерьезнее, чем сухой цветочек.