— Здесь всего страничка: «Дорогая сестра Мария! С великой печалью приняла я весть о безвременной кончине старого моего друга. Бесконечно благодарна Вам за то, что Вы оставили при нём распятие. Только я одна знаю, кем был для меня этот человек. Он вошёл в мою грешную жизнь, словно пришелец из иного мира, более чистого и благородного, чем наш, вошёл и указал мне путь к спасению, к истине. Находясь по долгу службы при дворе нашего тогдашнего правителя, он постоянно пребывал в окружении пошлых и глупых тварей. Ему было невероятно тяжело прятать от них подлинное своё лицо. О таких, как он, говорят: непростительно умён и опасно образован. Только в общении со мной он находил малую радость — возможность хотя бы недолго побыть самим собой, и я счастлива, что смогла стать для него источником этой малой радости. Он не любил меня, ибо поклонялся какому-то своему Богу, который был для него выше земного счастья. Я ревновала его к Святому Духу и говорила ему об этом. Он смеялся и отвечал, что влюблён в мою красоту, а это и есть высшее проявление любви. Не знаю, какие грехи были за ним, но грешны мы все. Пока жива, буду ежечасно молить Господа о опасении его души».
— Да она с ним трахалась! — радостно предположил большеухий элитный студент, сидевший через два кресла от меня.
— Молодой человек, возьмите себя в руки, — ласково посоветовал ему Стас.
Однако публика, разбуженная простым, понятным и любимым словом «трахаться», оживилась, заулыбалась, загалдела.
— Обратите внимание, господа! — продолжал Стас. — Ростовцева защищают одни женщины. Мужчины же от положительных характеристик предпочитают воздерживаться… Какой трогательный человеческий документ вы прочли, Мария Александровна! Но нам хотелось бы знать имя этой особы.
— Она не желает быть узнанной.
— Ну хорошо. А почему эта женщина называет вас сестрой?
— Она монашка.
Я в глубине души сожалела о том, что метала бисер перед свиньями, позабыв о миллионах россиян, застывших в те минуты у телевизоров. И где-то среди них были моя мама с платочком у глаз, мой сын, дочь и внуки дяди Лёши, его одноклассники и сокурсники, его студенты, седые ветераны разведки, защитники расстрелянного парламента, солдаты полковника Муромцева и вся улица Красных зорь в крошечном Зуе.
— А как насчёт связи Ростовцева с Си-Ай-Эй? — осведомился кто-то из репортеров.
— Давайте спросим об этом у представителя Центра общественных связей разведки, — предложил Стас, подходя к Михаилу Николаевичу.
Тот дал короткую справку:
— СВР проверила данные о возможной причастности полковника Ростовцева к ЦРУ. Сигнал не подтвердился.
Стас предоставил слово сотруднику института США и Канады РАН профессору Марку Иванову, и я поняла, что он начинает вводить в бой тяжёлую артиллерию.
— Господа! — начал Иванов. — На мой взгляд мы уделяем слишком много внимания личности Ростовцева, отвлекаясь от главного, а главным я считаю то, ради чего Ростовцев был заслан в Аурику. Это так называемый проект «Дабл ю-эйч». Наши американские друзья в категорической форме опровергают факты, изложенные Ростовцевым в его записках. Более того, правительство Аурики, которое является отнюдь не проамериканским, отрицает наличие каких-либо следов объекта «Дабл ю-эйч» в местах, описываемых Ростовцевым. Нет там и монастыря, с колокольни которого прекрасная Исабель якобы принимала световые сигналы от внедрённого на объект немца Рудольфа Буххольца. У нас есть все основания считать, что проект «Дабл ю-эйч» был чудовищным блефом, выдумкой советской разведки и ВПК Советского Союза. Объект был нужен коммунистам для того, чтобы подвести идеологическую базу под холодную войну и гонку вооружений. Поиски внешнего врага были для коммунистов чем-то вроде хобби. Это общеизвестно. В семидесятых годах политическое руководство страны испрашивало нашего мнения и совета в связи с полученной разведкой информацией по проекту «Дабл ю-эйч». Мы дали тогда негативное заключение. Жизнь подтвердила правильность наших выводов. Советский Союз развалился не в результате происков внешних врагов, а под бременем собственных грехов. Теперь это знает каждый школьник. У меня всё, господа.
Я бросила взгляд на Михаила Николаевича. Тот слегка наклонил голову, давая понять, что пора выпускать Ойгена, который тут же попросил слова. Говорил спокойно, размеренно, однако речь его несколько проигрывала от обилия обкатанных терминов и формулировок, какие присущи документам, рождённым в недрах спецслужб.