Тайна проекта «WH»

У места гибели Делькадо к замшелой стене была прикреплена мемориальная доска с пространным испанским текстом. Призвав на помощь все свои знания латыни, я попытался проникнуть в смысл надписи. Получалось так: генерал умер, чтобы жила свобода. Больше мне ничего не удалось разобрать. Я потрогал засохший венок, прислоненный к стене, и побрел туда, где стояла машина министра, которую охрана уже готовила к обратному путешествию.

В автомобиле, когда мы миновали монастырь святой Магдалены, протрезвевший Рохес спросил, подозрительно взглянув на меня:

— Почему вы ушли из тюрьмы, полковник? Испугались картины пыток? Но ведь насколько мне известно, у вас железные нервы и жизнь человеческую вы цените не дороже жизни таракана.

Министр запамятовал, как по-немецки «таракан» и сказал по-испански «кукарача». Это слово было хорошо известно мне из весьма популярной у нас в годы моего детства песенки. Тем не менее, я стал выяснять, что значит «кукарача». Рохесу стоило немалых усилий донести до меня суть употребленного им сравнения.

— Полагаю, мне пора заняться испанским языком, Exzelenz, — смиренно произнес я, пытаясь втянуть генерала в мирную беседу на лингвистические темы.

Однако Рохес резко меня оборвал:

— Не надо. Ни к чему вам это. Потрудитесь ответить на мой вопрос, полковник: отчего вы ушли из тюрьмы?

— Видите ли, Exzelenz, — начал я мягко, — возможно, неприязнь к пыткам у меня наследственная, от предков. Все они были профессиональными военными и привыкли иметь дело с вооруженным противником на поле боя.

— Но ваш отец служил в СС.

— В Waffen-SS. Это были наиболее боеспособные части вермахта. Фюрер использовал их в самых горячих точках войны. На фронтах они покрыли себя неувядаемой славой… А что, вам удалось развязать язык тому красному?

— Нет. Я велел расстрелять его.

Рохес погрузился в молчание и на протяжении часа не проронил ни слова, а у въезда в столицу, повернувшись ко мне, спросил вполне дружелюбно:

— Так о чем мы дискутировали на пути в Монкану? Кажется, о неуклюжести нашей пропаганды?

— Да, Exzelenz. Мне думается, что средства массовой информации Аурики уделяют слишком много внимания личности Делькадо, постоянно подчеркивая и превознося такие его качества, как честность, бескорыстие, человечность, простоту, доступность, скромность и прочее. То они рассказывают, как он поделился с бедняком последней маисовой лепешкой, то сообщают, что его генеральский оклад не превышал заработка рудокопа, то напоминают о том, что у него не было ни одного ордена. И так далее, и тому подобное. Между тем, отдельные люди, занимающие в Аурике достаточно высокое положение не считают себя обязанными подражать Делькадо в вопросах быта и морали. Это всякому бросается в глаза.

Рохес захохотал.

— Я вас понял, полковник. Еще секунда, и вы вспомнили бы Гейне: «Я эту мелодию знаю давно и авторов знаю отлично. Они тайком попивают вино, проповедуя воду публично». Нет уж, пусть все останется, как есть. Народ не может обходиться без идолов небесных, и земных. Делькадо — земной идол ауриканцев. Он помогает им переносить житейские невзгоды, отвлекает от дурных мыслей, просветляет их души, вдохновляет на ратные подвиги… Я хорошо помню этого парня. Служил в его гвардии, когда мне было двадцать два. Однажды он чуть не повесил меня из-за одной девчонки. Спасибо нынешнему президенту — выручил… Делькадо был не от мира сего, как все святые. Потому и погиб по-дурацки. Подражать ему противоестественно. Глупо даже. На таких можно только молиться.

Рохес умолк. Впереди показался огромный алюминиевый щит с изображенной на нем розовой голубкой — символом столицы. Мы въезжали в Ла Палому.

* * *

Случай помог мне сблизиться с другим фаворитом Мендосы — министром полиции Чурано. Как-то вечером в дворцовом баре зять президента затеял спор с одним из своих заместителей по делу о торговле контрабандным героином. Содержание их беседы пересказал мне адъютант Рохеса, с которым мы в тот вечер обмывали его очередную медаль. Представители элиты награждались в Аурике часто и щедро.

Высокопоставленные полицейские обсуждали различные варианты внедрения своей агентуры в шайку гангстеров, организовавших ввоз в страну наркотиков. Разговор вертелся вокруг некоей дамы, вдовы известного тенора. Эта женщина была содержательницей конспиративной квартиры преступников. Люди Чурано неоднократно подкатывались к ней на улице и в общественных местах, но она моментально раскалывала их и гнала прочь.

Знакомство с одинокой интеллигентной женщиной сорока пяти лет — хрестоматийная задача, и то, что ауриканские полицейские не могли решить ее, свидетельствовало о низком уровне их профессиональной подготовки.

— Господин министр, — обратился я к Чурано. — Ваша работа для меня — темный лес, но в одном старом криминальном фильме мне довелось видеть аналогичную ситуацию, и там выход из неё был найден весьма остроумным способом.

На добродушном глуповатом лице генерала появилось выражение заинтересованности.

— Могу ли я продолжать?

— Валяйте! — милостиво разрешил Чурано.