– Теперь все будет хорошо, теперь все будет замечательно, слава Пресвятому, – тихим женским голосом монотонно увещевал кто-то.
Теплый компресс убрали со лба, заменив холодным, после другая сестра милосердия негромко, но требовательно произнесла:
– Вам уже пора прийти в себя, леди Уоторби.
Веки показались мне свинцовыми, но я все же с трудом открыла глаза и посмотрела вверх – надо мной виднелся деревянный потолок, действительно принадлежащий карете. Карете, которая, судя по мерному покачиванию и скрипу рессор, увозила меня прочь от замка Грэйд!
– Вот и хорошая девочка, вот и умница, – похвалила сестра, – а теперь нужно приподняться и выпить отвар, леди Уоторби.
Глаза закрылись сами, и сквозь потрескавшиеся пересохшие губы против воли вырвался полный отчаяния стон.
– Нет-нет, больше никакого сна, – голос был мягким, словно говорили с несмышленым ребенком, но в нем чувствовалась жесткость, свидетельствующая о том, что мне не дадут ни поспать, ни отказаться от отвара. – Поднимайтесь, леди Уоторби, вы должны быть сильной.
Я оказалась права – проявив твердость и проигнорировав мою попытку казаться и далее лишенной сознания, сестры приподняли и, пользуясь преимуществом в силе, влили отвар. Но опасения насчет яда не подтвердились – это был освежающий мятный отвар, и с первого глотка стало ясно, что убивать меня в планы святой церкви вовсе не входит.
– Достаточно, – отобрав кружку, произнесла старшая монашка. – Теперь вам лучше еще полежать, леди Уоторби.
Вновь уложив меня, сестры погрузились в чтение святого писания при свете дрожащих свечей. Мне же оставалось лишь медленно приходить в себя, осознавая страшные реалии случившегося. В том, что я была похищена, сомнений не оставалось. С трудом, сквозь постепенно проходящую головную боль мне вспомнился двор замка Грэйд, упавшие на каменные плиты люди… на глаза навернулись слезы. И они же потекли ручьем, стоило вспомнить о просьбе Дэсмонда. Просьбе, которую я не выполнила. И вот трагический итог! И почему-то я даже не задумывалась о своей судьбе, искренне, всем сердцем тревожась за герцога и понимая, каким ударом для него станет мое исчезновение.
На мгновение мелькнула отчаянная мысль о побеге, но, прислушавшись, я поняла, что карету сопровождают не менее двадцати всадников. То есть надежды нет. Совершенно.
– Молитва избавит от пережитого ужаса, дитя мое, – произнесла старшая монашка. – Молитва и сон.
О сне не могло быть и речи – меня терзали сожаление, гнев на себя, отчаяние, мысли о Дэсмонде. И потому рассвет я встретила сидя, безнадежно глядя в маленькое каретное оконце на медленно сереющее небо. Сестры также не спали, погруженные в чтение молитв, но в то же время зорко наблюдающие за мной.
Через час вдали показался город, и кто-то из верховых оповестил:
– Приближаемся к Джену.
Джен! Прикрыв глаза на миг, я мысленно застонала – меня повезли не к столице, а в прямо противоположном направлении, к одному из самых крупных в империи речных портов. Хороший ход, поистине превосходный! Лорд оттон Грэйд ринется в погоню по дороге, ведущей на запад, в то время как меня увезли на восток! И еще неизвестно, где завершится мой путь – в столице или в одном из многочисленных скальных монастырей, в которых скрыть можно все что угодно!
Мои худшие предположения не оправдались – в Джене нас ожидал корабль, который через семь дней плавания прибыл в морской порт Берн. Под покровом ночи меня перевели на другой корабль и так же ночью началось плаванье.
Спустя двадцать суток, наполненных для меня отчаянием и заунывными молитвами сестер, я услышала звон колокола, который невозможно было ни с чем спутать – Этан, столичный порт. Корабль подошел к пристани и бросил швартовые. Сидя у закрытого наглухо ставнями окна, напротив сестры Дэаллы, я отчаянно прислушивалась к происходящему, поражаясь тому, что монашки не предпринимают никаких попыток к сбору вещей.
А затем слух различил быстрый перестук маленьких острых каблучков, и сердце замерло. О том, кто войдет в каюту, я догадалась еще до того, как распахнулась дверь и матушка Иоланта воскликнула:
– Ари, девочка моя, как же я беспокоилась!
На могиле Бусика все так же цвели ромашки, но помимо них уже появились и сорняки. Аккуратно присев, чтобы не испачкать серое монастырское платье, я принялась вырывать сорную траву, невесело размышляя о своей судьбе. С момента моего возвращения в монастырь Девы Эсмеры прошло два дня. Два до безумия наполненных ложью, притворством и попытками манипулирования дня! И пытка не прекращалась:
– Я очень горжусь тобой, моя девочка. – Матушка Иоланта сидела на скамье, в тени дерева, под которым и был похоронен Бусик. – Суметь удержать на расстоянии известного сластолюбца и бесстыдника, это подвиг, дитя мое!
Первое, чем озаботилась матушка Иоланта, это выяснением того, удалось ли мне сохранить невинность. Нет, это никоим образом не влияло на ее планы, но почему-то доставляло настоятельнице монастыря истинное удовольствие.
– Воистину, ты не зря всегда была моей любимицей, Ариэлла, – продолжала матушка.