Тайна пропавших картин

Я смотрю на картину, вижу море, а на его фоне – мальчика с собакой. Сразу узнаю Никиту и нашего Ветерка. Братик смотрит на меня своими смеющимися Никиткиными глазами и широко улыбается. А Ветерок глядит на мальчика так, как только может смотреть Ветерок, то есть с большим обожанием.

Я переворачиваю рамку. На ней, с обратной стороны, написано:

«Сашеньке от Алексея.

Буду вспоминать эти дни с теплотой в сердце».

Моя голова кружится от счастья, а сердце радостно бьется в груди…

Я поднимаю глаза на Алексея.

– Так красиво! – искренне говорю я. – Спасибо большое!.. А мне вам нечего подарить, – тут же с сожалением замечаю я.

Он смеется.

– Ерунда!

– Мне очень приятно! – с чувством говорю я и снова смотрю на картину.

А мозг мой, между тем, начинает лихорадочно думать о том, как начать разговор, который я планировала. Ведь, если я уйду сейчас, ничего не рассказав, уже вечером буду очень сильно об этом сожалеть.

Наверно, мой вид подсказывает Алексею, что со мной что-то не так: я стою, смотрю на картину, хмурюсь, и мое молчание затягивается.

– Сашенька, с вами все в порядке? – спрашивает он.

Я поднимаю на него глаза, и вдруг начинаю плакать, горько и безутешно.

– Н-н-нет, – сквозь слезы произношу я. – Со мной все очень плохо!.. Я выхожу замуж.

Его брови поднимаются вверх. Он берет меня за руку, подводит к кровати, сажает на нее. (Она оказывается очень мягкой). Садится рядом. Обнимает за плечи. Молчит. И я начинаю ему всё рассказывать: о папиных проблемах, о Георгии Ксенофонтовиче, о том, что я должна выйти замуж за его сына Антона, потому что так хочет Кончаловский-старший. Но я этого совсем не хочу, потому что мне не нравится Антон, и теперь просто не знаю, что делать.

Весь мой рассказ со всхлипами и слезами неожиданно вызывает очень странную реакцию у Алексея. Он вдруг предлагает:

– А давайте я нарисую ваш портрет.

Теперь моя очередь удивляться.

Не дав мне возразить, он начинает активную деятельность: вскакивает, ставит стул около окна, предлагает пересесть. Убегает куда-то, возвращается с красками.

Я пытаюсь ему возразить: мне не хочется сейчас сидеть и позировать. Может, в другое время я бы была счастлива делать это. Но не сейчас. Алексей, кажется, этого не понимает. Он почти силой садит меня на стул и мгновенно погружается в работу, сев напротив.

Я смиряюсь, сижу покорно, смотрю на него. Улыбаюсь, если он просит. А в душе так плохо, что хочется выть. Сижу безучастная, совершенно обессиленная.