Тайна псалтыри

– Не байки, как видишь. Тут вся гора тайными ходами изрыта. Только ходы те забыты давно. Сам про них знал, да вижу впервой. Выставь охрану, Михаил Данилович, от греха подальше. Всем спокойней будет.

Князь Щенятев согласно кивнул головой и поманил рукой стоящего рядом казачьего десятника, но прежде чем дать распоряжение, обернулся и еще раз бросил взгляд на провал. Непоседливый Петька стоял на деревянной балке, висящей над пропастью, и беспечно раскачивался на ней, с любопытством глядя вниз.

– А ну, поганец, пошел вон оттуда! – заорал не на шутку испуганный князь, грозя сыну увесистым кулаком.

– Да чего такого, тятенька? Тут же безопасно. Балка плитой придавлена. Пятерым не сдвинуть, – ответил удивленный Петька, продолжая раскачиваться на старом гнилом брусе.

– Я тебе вожжами по дристалищу сейчас объясню, где тут безопасно. А ну живо слезай оттуда! – рассердился отец.

– Изволь батюшка, уже иду… – поспешил успокоить отца бесстрашный мальчишка, разворачиваясь, чтобы идти обратно.

В этот момент балка, казалось, крепко зажатая между двумя кирпичными плитами, неожиданно просела и развернулась в сторону. Не удержавшись на бревне, Петька сорвался вниз и с диким криком полетел в провал. Следом одна из плит с грохотом сошла со своего места и, соскользнув по стене провала, наглухо закупорила щель, подняв при этом большое облако из пыли, штукатурки и мелкого щебня. Пыль, стелясь, как туман, клубами, распространялась по всем закоулкам монастырского двора, медленно оседая на изрытую землю и развороченные стены. Наступившую вслед за новым обвалом гнетущую тишину взорвал отчаянный вопль князя Щенятева:

– Петька-а-а, паскудник… убью!

Петька открыл глаза и не увидел ничего. Кромешный мрак. От наполнявшей воздух пыли было тяжело дышать. Страшно саднил лоб и болело правое колено. Приподнявшись на локтях, парень вытащил из-под себя кусок битого кирпича, больно врезавшийся в спину, прокашлялся и закричал, задрав голову вверх:

– Эй, кто-нибудь, я здесь! На помощь! Спасите!

Прислушался. Тишина. Только давящий звон в ушах и негромкое шуршание со всех сторон, от которого у парня все похолодело внутри. От страха хотелось плакать, бежать сломя голову прочь из этого места. Но бежать было некуда. Оставалось надеяться на тех, кто остался наверху.

– Батюшка! Данила! Вытащите меня отсюда!

Словно вняв его мольбам, сверху послышались приглушенные толстыми стенами голоса, раздался шум падающей осыпи, и в лицо ударил яркий солнечный лучик.

– Сынок, это ты? – послышался сверху взволнованный голос князя.

– Я, батюшка!

– Цел?

– Цел, только ногу крепко ушиб. Кажется, кровь течет.

– Сиди, не двигайся, – приказал отец. – Мы тебя вытащим. Ты главное не шевелись, а то не ровен час еще чего обвалится. Тут все давно истлело в труху, одно гнилье кругом. Подожди немного, мы скоро.

Видимо, отец отошел. Голос его стал глуше. Слышно было, как он распекает и подгоняет работников, расчищавших завал. Успокоенный, немного пришедший в себя Петька поудобней устроился на куче битого кирпича и достал из кожаной калиты, висящей на поясе, голландский шпанхан[14], обменянный по случаю на старый татарский саадак[15] у Афоньки, сына воеводы Терентия Забелы. У мушкетного замка был обломан курковый винт, но этот недостаток не мешал ему исправно работать. Ударяя кремнем об огниво, Петька высек яркий сноп искр, разлетевшихся, как потешные огни, в ночном небе, на мгновенье осветив мрачные стены подземного каземата. Сколь ни скоротечна была вспышка света, но мальчик успел заметить, что сидел он на небольшой куче каменного крошева и строительного мусора, осыпавшегося то ли со стены, то ли с большой колонны, подпиравшей свод подземелья. Еще и еще раз высекая искры из кремневого замка, он смог рассмотреть каменную нишу и человеческий скелет, прикованный к стене ржавой цепью. Покрытый пылью череп, казалось, внимательно следил за мальчиком, пугая его бездонной глубиной своих пустых глазниц. Суеверный и впечатлительный, как все дети, Петька уронил шпанхан на землю, зажмурил глаза и зачастил громкой скороговоркой, судорожно глотая слова и осеняя себя крестным знаменем:

Матушка, брошенная изба,
Нет у тебя хозяев,
Но есть у тебя четыре угла.
На тех углах есть стена без единого окна.
Как нет окна на стене,
Так чтобы не было и проклятья на мне.
Ключ, замок, язык. Аминь.
Аминь. Аминь.

Сверху с легким шуршанием посыпалась порохня[16] из мелкой гальки, песка и извести. Лучик света расширился до размеров церковного пилона[17], и в образовавшуюся дыру в потолке, через которую уже можно было наблюдать голубое небо, просунулась патлатая голова Данилы Загрязского.

– Петька, ты чего надрываешься, как диакон на амвоне?[18] Чего там у тебя?

– Тут покойник в оковах! – неловко переступая с ноги на ногу, ответил Петька, указывая на скелет в нише стены.

– Старый?

– Кто?

– Покойник твой!