Тайна распятия

— Ну что ж, раз все ясно, тогда перейдем к делу. — Бестужева, видимо, сентиментальные воспоминания ничуть не тревожили, хотя Сергей Михайлович с Анной в свое время спасли ему жизнь. Впрочем, чему удивляться: в мире власти и денег нет места человеческим чувствам и сантиментам.

— Видите ли, — продолжил он, — у нас возникли некоторые проблемы. Если с западной частью христианского мира все более-менее ясно и нам удалось закрепить на II Ватиканском соборе в догматической конституции о Церкви «Lumen Gentium» догмат о непогрешимости Папы и обеспечить впоследствии его практическую реализацию, то вот с восточной частью, то есть с православными, одна морока. С Божьей и с нашей помощью институт Римских Пап теперь является неотъемлемой частью исповедуемой нами формулы Царства Божьего на земле. Однако при этом на православном, так сказать, фронте у нас гораздо более скромные успехи. Брожение среди восточных церквей, которые продолжают множиться и выступать самостоятельной интеллектуальной и организационной силой, является крайне нежелательным.

— Мы-то тут при чем? — не выдержала Анна. — Мы ведь сугубо светские люди.

— Вы, Анна Николаевна и Сергей Михайлович, волею случая узнали слишком много из того, что вполне серьезно могло бы поколебать авторитет Церкви в контексте ее взаимодействия с государством. Нас это не устраивает, и я уполномочен сделать вам предложение о сотрудничестве. — Бестужев выдержал паузу, как бы подчеркивая важность того, что он собирался сказать. — Мы хотим, чтобы вы стали проводниками идей мирового правительства на Востоке, в среде ортодоксальных христиан. Ведь если знание о том, что Иисус, возможно, не был распят, а догматы христианства в их современном виде являются продуктом совсем не его проповедей, но приняты голосованием собрания епископов, которых, кстати, на это никто не уполномочивал, да еще через триста лет после того, как Спаситель приходил к нам, станет всеобщим достоянием, то мир просто рухнет. Мы не можем этого допустить.

— Я правильно вас понимаю, — Сергей Михайлович говорил сухо и по-деловому, — что вы предлагаете нам принять непогрешимость Римского Папы, поверить в чистилище, в непорочное зачатие не только Иисуса Христа, но и Девы Марии, ее посмертное телесное вознесение на небо, о чем, благодаря тому же Папе, стало известно лишь в 1950 году, и все такое прочее? Без нашего участия процесс театрализованного почитания остатков «одежды Христа», кусочков креста, на котором он был распят, гвоздей, которыми его прибивали к кресту, и других чудотворных реликвий вам кажется неполным? Может, нам еще и обет безбрачия принять? Когда-то я думал, что целибат у католиков — это нечто вроде монашеского отречения от мира для достижения более высокой духовной гармонии… А оказалось, что его ввели в XIII столетии, чтобы не допустить раздела церковных земель между наследниками священнослужителя!

— Все это совершенно не обязательно, — Бестужев тоже перешел на сугубо деловой тон. — Католики верят в одни мифы, православные — в другие, а мы ничего не имеем против права свободного выбора, кому и в какие мифы верить.

— Ах так! — разгорячился Трубецкой. — Тогда вы, кстати, не объясните ли нам, почему по церковным канонам принято крестить младенцев, хотя сам Иисус крестился в тридцать лет? Если вы за право выбора, то почему мы не даем нашим детям возможность самим выбирать, в кого верить и к какой конфессии присоединяться? Впрочем, я догадываюсь, каков будет ответ: ваше «мировое правительство» уже все решило за нас всех — что нам лучше, а что хуже.