Тайна Ребекки

И настал день, вернее, вечер, когда я тоже впервые вышла на подмостки, потому что директор нашей труппы Фрэнк Маккендрик поручил мне роль мальчика в одной из пьес. А когда я не была занята в спектакле, я устраивалась в своем любимом уголке за кулисами и жадно вслушивалась в эти яркие, выразительные строки, ставшие крылатыми выражения, и запоминала их. Они навсегда оставили след в моей душе и продолжают освещать ее и сейчас. Я угадывала скрытый смысл слов, их сокровенную суть. Макс всегда считал, что слово означает то, что оно означает. Любовь – это любовь, а ненависть – это ненависть. Он забивается в тесной комнатушке чувств да еще запирает дверь в нее. Я с ним не согласна. Слова – только приглашение к долгому путешествию, и оно, как я осознала, может заканчиваться там, откуда начинается, в одном и том же месте: в городе Плимуте, на набережной, в доме «Святая Агнесса».

Как только мы оказались в Англии, мамина бравада тотчас слетела. Она строила столько планов, лелеяла столько надежд. «Прощай, моя юность!» – сказала она, когда мы заперли за собой дверь нашего дома. И глаза ее увлажнились при виде скалистых берегов. Но как только мы уехали из Сант-Мало, что-то произошло. Сложности начались после того, как мы пересекли Ла-Манш. Никто не приехал встретить нас, она написала, что мы остановимся в отеле Портсмута просто так, на всякий случай. Нам и в самом деле пришлось направиться туда, но письма, которого она ждала в ответ на свое, не оказалось и там.

Я по сей день не знаю, кто должен был приехать туда. Может быть, ее сестра или тот, кто всегда присылал денежные переводы и восхитительные подарки. Кто бы это ни был, но мы крепко сели на мель. И мама никак не могла найти подходящих слов, чтобы объяснить мне происходящее. «Мы как незваные гости, – сказала она, оглядывая неуютную, тесную комнатенку, в которой нас поселили. – Но мы не должны позволять им так обращаться с нами. Я распоряжусь, чтобы растопили камин, прислали ужин и немного вина. И здесь сразу станет уютнее».

Мама обладала поразительной способностью нравиться, очаровывать людей. И через семь лет отшельнической жизни не утратила своего дара. Вскоре в камине вспыхнули дрова, для нас накрыли стол, мама выпила два бокала красного вина, чтобы подкрепиться, а я выпила один, наполовину разбавленный водой. А потом мы вынули все, что у нас было, и пересчитали: хватало только на семь дней жизни при самой строгой экономии. «Целая неделя, Бекка. Да мы с тобой богачи!» Она уложила меня спать, но я не могла заснуть. Мама не ложилась до полуночи, она вынула свой дорожный бювар и принялась писать письма. Утром мы отправили их на почте и стали ждать ответа.

Прошло пять дней, и наступили изменения. Но не те, которых ждала мама. Посетитель пришел в одиннадцать утра, когда мама еще спала. Она писала накануне до самого рассвета, поэтому я спустилась вниз, чтобы посмотреть, кто же приехал: Евангелина или мамин поклонник? Я даже представляла, какой он – высокий, темноволосый, богатый и элегантный, может быть, с усами.

Но это была не мамина сестра и не герой-любовник в перчатках. В холле стояла высокая худая женщина, одетая в черное с головы до ног: в черной шляпе на черных волосах и с пронзительным взглядом угольно-черных глаз.

Она застыла в холле, прямая, как статуя. «Какая странная», – подумала я, взглянув на нее. При всей ее неподвижности чувствовалось, что внутри она вся как сжатая пружина часов, которая заставляет двигаться стрелки, и эта пружина либо пережата, либо заржавела.

Мы некоторое время молча рассматривали друг друга. У нее был какой-то нездоровый, желтоватый цвет лица, словно у восковой фигуры. Но после того, как она рассмотрела меня, на ее щеках заиграло нечто вроде румянца. Она судорожно сжала пальцы в дешевых перчатках. Опустив глаза, я заметила, что чулки ее аккуратно заштопаны. Все свидетельствовало о ее бедности, но прямая спина и упрямая линия рта намекали на то, что она очень гордая. А ее глаза, – тоскующие о чем-то, страждущие чего-то, как щупальца потянулись ко мне.

И голос, когда мы заговорили, тоже показался мне до чрезвычайности странным. Сначала я вообще не поняла, на английском ли языке она говорит или на каком другом. Только потом я узнала, что это диалект западной части Англии. Фразы звучали отрывисто и резко, скрипучий голос разрывал и кромсал предложения, как торговка потрошит рыбу. В нем отсутствовали эмоции, но они угадывались за каждым словом, как мины, готовые взорваться от неосторожного прикосновения. И я подумала, как будет интересно попробовать передразнить эту манеру говорить.

– Ребекка Девлин… Ребекка Девлин, – сказала она, сжав мою руку. – Дай мне посмотреть на тебя. Бедный ребенок. Какие у тебя темные волосы – я сразу так и подумала. Скажи маме, что я здесь. Скажи ей – Миллисент отправила меня сюда сразу, как только получила письмо. Скажи ей…

– Кто ты такая? – довольно резко оборвала ее я, потому что терпеть не могла, когда меня называли «бедным ребенком».