Валерий сузил глаза. Как надоел ему этот нудный тип! Этот сухой деляга, который даже сейчас думал только о своих камнях. Нет! Больше он не будет терпеть его нравоучений. Валерий решил показать, наконец, этому таежному кроту, насколько он выше его в своих мечтах и желаниях, насколько утонченнее его натура и шире запросы.
— Больше всего меня интересует искусство, — сказал он значительно.
— Искусство?! Что же ты понимаешь под искусством?
Валерий усмехнулся:
— Разве на этот, счет существуют различные точки зрения? Я полагаю, что это музыка, поэзия, живопись…
— Ты на чем-нибудь играешь? — перебил его Андрей Иванович.
Валерий гордо тряхнул, головой:
— Конечно! У меня дома есть свое пианино.
— Это хорошо. Какая же музыка тебе больше всего нравится? Шопен, наверное?
Валерий замялся. Признаться, он даже не задавался таким вопросом. Он играл вальсы, фокстроты, танго. Он без труда подбирал мелодии модных песенок. Он даже импровизировал немного, и ему казалось, что получается совсем неплохо. Во всяком случае, в школе его считали настоящим музыкантом. А вот какая музыка ему нравится больше всего и нравится ли ему музыка Шопена?.. Он просто не мог на это ответить. О Шопене он слышал, конечно. Но что у него за музыка? Этого он не знал и потому ответил уклончиво:
— Шопен в общем-то ничего…
Но от Андрея Ивановича не так-то легко было отделаться.
— Что же тебе нравится у него больше всего?
Валерия даже в пот бросило: «Вот пристал!» Но отступать было поздно.
— Да я… не поклонник Шопена, — ответил он поспешно.
Андрей Иванович удивленно развел руками.
— Ну что ты! Разве можно не любить Шопена? Этого величайшего мастера мелодии, который добился просто-таки невероятной степени совершенства во всех своих произведениях, начиная с изящных ноктюрнов и кончая величественными концертами для фортепьяно с оркестром.
Андрей Иванович опустился на поваленное дерево и мечтательно улыбнулся.
— Что же касается меня, то именно с пьес Шопена, мелодичных и свежих, началось мое увлечение музыкой.
Валерий не верил своим ушам. Андрей Иванович и музыка!.. Могло ли быть что-нибудь более несовместимое? А тот продолжал с увлечением:
— А Бетховен? Что ты играешь из его произведений?
Валерий чувствовал себя, как на экзамене, когда до сознания не доходит даже смысл поставленного учителем вопроса. Было ясно, что Андрей Иванович загонит его в тупик. И тем не менее он упорно старался выкрутиться:
— Я вообще не люблю симфонической музыки.
Брови геолога снова удивленно приподнялись:
— При чем здесь симфоническая музыка? Шопен и не писал симфоний. Да и у Бетховена есть немало пьес для фортепьяно. Неужели тебе не нравится его «Лунная соната»?
Валерий промычал что-то неопределенное. Он почувствовал, что Андрей Иванович уже понял, какой он музыкант.
«И черт меня дернул начать этот разговор!» — подумал он с досадой. Но кто бы мог предположить, что этот сухарь разбирается в музыке? Валерий решил переменить тему разговора.
— Да что музыка!.. Для меня главное — поэзия.
— Ты любишь читать стихи?
Валерий гордо вскинул голову:
— Я пишу стихи!
Он испытующе посмотрел на Андрея Ивановича.
«Не поверит, наверное?»
Но лицо геолога светилось самой доброжелательной улыбкой.
— Друг мой! Кто из нас в твои годы не писал стихов. Когда я учился в горном, мы выпускали даже рукописный журнал. «Изумруд» назывался… — Он прикрыл глаза и чуть заметно вздохнул. А минуту спустя вдруг заговорил стихами:
Валерий невольно съежился. Перед его глазами встала Наташа. Красивая, гордая и… чужая. Он криво усмехнулся:
— Это что же, ваши стихи?
Андрей Иванович покачал головой:
— Ну что ты! В моем возрасте таких стихов не пишут. Это написал наш Саша.
— Сашка?! — Валерий чуть не подпрыгнул от неожиданности. Сначала он подумал, что Андрей Иванович смеется над ним. Но в следующее мгновение он вспомнил маленькую березовую рощицу неподалеку от их города, где, как он знал, любил бывать Сашка, и понял, что эти стихи действительно мог написать только он.
Но что же получается? Андрей Иванович увлекается музыкой. Сашка пишет стихи. А он? Что же он, ничем не лучше их? Это не укладывалось в его сознании.
— Значит, Сашка тоже пишет стихи? — проговорил он каким-то чужим, неестественным голосом.