Тайна Ретта Батлера

Мигель молился так, как никогда в жизни. Он обещал Богу все: оставить свою беспутную жизнь, сделаться честным человеком, лишь бы тот спас жизнь Рэтту Батлеру.

Перед самым монастырем Мигель Кастильо сообразил, что надо делать. Не доезжая до храма, он остановил лошадей и влез в фургон.

Он разрезал ножом тюк с военной формой, оделся сам и наскоро переодел чуть живого Рэтта Батлера, ведь к человеку в военной форме в монастыре будет больше уважения.

Да и не придется объяснять, кто они такие и почему им нужно оказывать помощь.

К тому же, не нужно было объяснять, откуда у них взялся военный фургон.

Лишь окончив с переодеванием, Мигель Кастильо вновь привел в движение лошадей. Те, почувствовав конец пути, побежали чуть быстрее, а может быть, они немного отдохнули.

С гиканьем и улюлюканьем фургон влетел на монастырский двор и Мигель Кастильо остановил лошадей.

Тут же он заорал:

— Скорее! Кто-нибудь, сюда! Офицер умирает!

Из двери выбежал монах в коричневой рясе, подпоясанной веревкой.

— Скорее, у меня раненый! — кричал Мигель, распахивая дверцу фургона.

— Мы не принимаем больных, у нас заняты все койки. Наш госпиталь переполнен.

— Это не просто больной, — важно сказал Мигель Кастильо, — это офицер, — и он положил руку на револьвер.

Монах заглянул в фургон и ужаснулся, настолько обезображенным от солнечных ожогов и жажды было лицо Рэтта Батлера.

Монах и Мигель Кастильо осторожно извлекли из фургона его почти безжизненное тело.

— Где ваш настоятель? — грозно спросил Мигель Кастильо.

— Он будет через несколько дней, он в отъезде.

— Как жаль, — сказал Мигель Кастильо, — я его хорошо знаю.

Монах пристально посмотрел на приезжего с явно испанскими чертами лица.

— Вы с ним земляки? — поинтересовался монах.

— Можно сказать и так, во всяком случае, настоятель обрадуется моему приезду. Скорее в госпиталь! — и монах с Мигелем, взвалив на плечи Рэтта Батлера, понесли его в монастырский корпус.

Они шли по темному гулкому коридору, и звук их шагов, отражаясь от низких сводов, летел впереди них.

Тут царили тишина и прохлада, свет пробивался лишь сквозь узкие, как бойницы, окна.

Даже Мигель Кастильо чувствовал некоторую робость.

Но лишь они свернули в одну из дверей, тишина и спокойствие окончились, за ней начинался огромный зал монастырского госпиталя.

В зале на близко поставленных топчанах, а кое-где и просто на полу лежали больные. В основном это были мексиканцы. Другие в католический монастырь попадали редко.

Слышались стоны, вздохи, мольбы.

Больные с интересом посмотрели на одетого в военную форму Мигеля Кастильо и монаха, несших Рэтта Батлера.

Монахи, ухаживавшие за больными, разносили похлебку.

Мигель взглядом поискал, куда бы уложить Рэтта Батлера. Но монах остановил его:

— Не сюда, нам дальше.

Они прошли через весь длинный зал и попали в абсолютно темный коридор.

Монах, хорошо ориентировавшийся в темноте, толкнул низкую дверь — и перед ними появился старик-монах в белом фартуке.

Он принял из рук Мигеля Рэтта Батлера, и монахи вдвоем понесли его к столу.

Мигель хотел было последовать за ними, но дверь перед его носом захлопнулась.

— Вам туда нельзя, — приоткрыв дверь, сказал старик-монах.

— Это мой друг! — закричал Мигель, но дверь закрылась снова.

Мексиканец стучал в дверь кулаком и кричал:

— Обращайтесь с ним, как с моим братом! Он мне очень дорог. Вы должны спасти ему жизнь.

— Мы сделаем все, что возможно, — услышал он в ответ, и больше уже никто не обращал на Мигеля внимания.

Он слышал тихие голоса, доносящиеся из комнаты, в который был Рэтт Батлер. Звучали голоса озабоченно и деловито.

Один из монахов-врачей просил что-то подать, слышалось звякание металлических инструментов, посуды, потом он услышал тяжелые стоны Рэтта Батлера.

«Слава Богу, значит, он жив», — Мигель Кастильо обрадованно вздохнул.

Увидев в нише распятие, он опустился перед ним на колени и быстро перекрестился несколько раз, словно бы от количества положенных крестов зависела участь Рэтта Батлера.

Мигель Кастильо не помнил ни одной молитвы до конца, он каждый раз начинал и сбивался.

Но был очень искренним в своем порыве.

От усердия на его лице выступили крупные капли пота, как будто он делал тяжелую работу.

Да и в самом деле — молиться для Мигеля Кастильо было делом непривычным и крайне тяжелым. Он не помнил, когда последний раз был на исповеди, когда последний раз его нога переступала порог храма.

В порыве раскаяния Мигель Кастильо с ужасом вспомнил, что среди прочих его злодеяний имеется и такое, как кража церковной кассы. Он испуганно начал озираться, как будто кто-то мог его сейчас в этом обвинить.

Но вспомнив, что тот храм был евангелический, он с облегчением вздохнул.

Себя Мигель считал истинным католиком.

— Господи, — шептал он, — я знаю, что я грешен, но я не самый большой грешник на этой земле и поэтому прошу у тебя, Господи, прощения.

Ведь Иуда Искариот был большим грешником, а ты его, Господи, простил. А уж я, Мигель Кастильо, вообще не сделал тебе ничего плохого. Может, я и обижал кого-то, но все они были подлецами.