Тайна римского саркофага

Разношерстная и оборванная толпа шла молча, меся ногами серую густую грязь. На малолюдных улицах Пскова было тоскливо и мрачно. Пронзительно-жалобные свистки восстановленной немцами фабрики нагоняли еще большее уныние.

Лишь вечером был подан эшелон. На сыром, холодном перроне тускло горела фонари. Пленные молча дрожали в своих легких лагерных куртках.

Поразительно маленькие, старые, потемневшие от копоти вагоны, пахнущие лошадиным потом, с иностранными надписями, не имели лежачих мест. Маленькие окна были заделаны железными решетками. Каждый вагон набивали до отказа. Было душно, смрадно... Пленных сопровождали три офицера и восемь солдат. У каждого из них были чемоданы и мешки с награбленным добром.

Перед самым отходом поезда Вагнер подошел к вагону, в котором находился Алексей, и молча пожал ему руку. Алексей тихо спросил: «Куда?» Еще тише ответил Вагнер: «Видимо, в Италию». Взгляд его был спокоен и сосредоточен, как в те минуты, когда он приходил к больному Кубышкину.

Алексей склонился к Вагнеру и сказал:

— Значит, начальник лагеря все-таки выполнил свою угрозу? Ты теперь такой же, как и я, военнопленный?

Вагнер что-то хотел сказать, но лязгнул засов, и в вагоне наступила полутьма.

Сначала каждый сидел молча, думал о чем-то своем. Но как только поезд тронулся, пленные первого вагона, избавившись от надзора солдат, запели:

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!..

Подхватил второй вагон... третий... пятый...

Дрогнуло, отчаянно забилось сердце Алексея.

Ревел паровоз, гудели колеса на рельсовых стыках, и» заглушая этот шум, крепла, нарастала, гремела могучая мелодия «Интернационала»... Пел уже весь эшелон.

Поезд идет в Рим

Вагон дергало на стыках рельсов. На полу маленького вагона и на нарах, покрытых полусгнившей соломой, лежали, сидели, стонали, переговаривались люди. Шестьдесят человек! Как только они смогли поместиться здесь! Только четыре маленьких окошечка пропускали дневной свет. Смрад, запах давно не мытых человеческих тел, тяжелое хриплое дыхание умирающих.

Для тех, кто метался в бреду, лекарств не было. А для более или менее крепких военнопленных самым лучшим лекарством было слово. Простое, дружеское слово. Говорили в вагоне обо всем. Одни вспоминали прошлое, другие рассказывали о прочитанных когда-то книгах, третьи развлекали товарищей анекдотами, которые сохранились в памяти еще с мирных времен.

Самым лучшим рассказчиком был Език Вагнер. У него был приятный, какой-то ненавязчивый голос, а рассказывал он всегда о хорошем: о людском счастье, о смелости человека, о его необыкновенных возможностях и способностях, которые призваны перестроить весь мир на благо простым людям.

Все едущие в вагончике часто просили Вагнера:

— Расскажи что-нибудь, Език. Может, на душе полегчает.

И Език соглашался. Хотя ему было не легче, чем другим, он всегда держался ровно, даже шутил, подбадривал товарищей.

Для Алексея Кубышкина рассказы Езика были как лекарство. Он, полузакрыв глаза, слушал, как звучит негромкий, но проникающий в душу, теплый голос поляка.

О чем только не рассказывал Език Вагнер! Все обитатели вагончика знали, что где-то под «коханой Варшавой» у Езика осталась любимая жена с двумя чудными ребятами — пятилетним крепышом, которого звали Збигнев, и русокудрой малышкой Беатой. Все знали, что у Езика было три брата — Тадеуш, Станислав и Казимеж. Война разбросала братьев по свету. Только об одном Тадеуше, самом старшем, Езику случайно удалось узнать, что он сумел попасть в Англию, Об остальных братьях Език не знал ничего.

— А как вы жили до войны? — спросил Алексей, поворачиваясь к Езику, чтобы удобнее было слушать. — Расскажи, Език, пусть послушают ребята. Время быстрее пройдет, да и про еду позабудем.

— Плоховато мы жили, — отозвался Език. — Семья большая, а земли — кот наплакал. Одна коровенка, лошадь полуслепая, хромоногая, да пять овец. Я с братьями батрачил у помещика, все хотели накопить денег на покупку участка. Но денег не накопили, а горя хватили. Старшие братья подались в город, счастье искать, а я остался с отцом, приглянулась мне молодая батрачка Христина. Вместе с нею мы спину гнули для пана. Но отец и мне и Христине говорил:

— Идите, молодые, в город. Там лучше поймете, что такое жизнь.

Отец часто рассказывал мне то ли быль, то ли сказку о том, как сыновья бедняка правду искали. Я на всю жизнь запомнил эту сказку. Если хотите — расскажу...

— Давай, Език!

— Послушаем!

— У тебя складно получается.

Език Вагнер сел на нары, обхватил колени тонкими руками и начал рассказывать. Он хорошо говорил по-русски, но иногда забывался, и в вагоне звучала польская речь.

— Всю жизнь работал один бедняк на помещика, — начал Език, — а в доме бедняка не было достатка. Единственной радостью для старика были его четыре сына. Молодцы — все друг другу под стать. Ни силой, ни умом бог их не обидел. Но ума пан от них не требовал, только силу использовал, пот выжимал.