Тайна «Россомахи»

В Ладва-пороге, куда мы вернулись, все считали, что Лямин покончил с собой, жалели его и погибшую женщину. Никого не разуверяя, я уехал в Черногорск.

На перроне меня ждал Марочкин, предупрежденный по телефону. Протиснувшись в сутолоке ко мне, он сообщил вполголоса: «О самоубийстве в городе уже известно!»

— Хорошо, — сказал я. — Да, самоубийство. Пусть так это и выглядит пока. Что у вас?

— Шапошникова, жена Лямина, в таком состояний, что… трудно подступиться было. И Бахарева тоже.

— А Бахарева причем?

Он рассказал, как Бойко встретила Бахареву в гостинице и узнала от нее, что Лямин на озере.

— Хорошо, зайду сам к Бахаревой.

— Бойко, оказывается, бывшая жена Лямина, приехала из Полтавской области, — продолжал лейтенант.

Это мне уже известно. На расспросы лейтенанта я ответил коротко. Делиться всеми данными и соображениями не позволяло время.

— Отдыхайте пока, — посоветовал я. — Вы спали? Мало? Ну так поспите.

Мы дошли до гостиницы. Марочкин пошел к себе в номер, а я постучался к Бахаревой.

«Естественно, она расстроена, — думал я. — Вышло так, что она послала приезжую на смерть. Хоть и нет никакой вины, а все-таки тяжело».

— Одну минуту! — раздалось за дверью. — Тихон Иванович? Я сейчас. Мигом!

Было слышно, как она впопыхах одевалась.

— Прошу! Сегодня я в растрепанных чувствах, не спала совсем. Беспорядок страшный, но вы не обращайте внимания.

Как всегда, она говорила о себе чуть насмешливо, словно со стороны. Но тотчас этот тон изменил ей. Кутаясь в ворсистый халат и распространяя запах крепкого мужского одеколона, она вздохнула и произнесла упавшим голосом:

— Плохо, Тихон Иванович.

— Да, очень плохо, Екатерина Васильевна, — сказал я.

— Все говорят, — случайный выстрел и самоубийство. Но вчера приехал ваш офицер, ходит с видом следователя. Сегодня вы. Что же произошло?

— То, что говорят все, — сказал я.

— Вы… твердо уверены?

— Твердо, — произнес я с некоторым усилием, выдержав ее взгляд. — А вы разве иначе полагаете? По-моему, нет оснований…

— А вот есть! — крикнула она и стукнула по столу костяшками пальцев. — Есть, может быть! Есть! Вы… неискренни со мной, Тихон Иванович.

— Не понимаю вас, — сказал я.

— Да? Простите, вам сколько лет? За сорок? Вы не так наивны, товарищ майор. У меня нет погон, я не следователь, и все же… Скажите, можно допустить, что Лямин пожелал отвязаться от бывшей жены?

— Покамест из моих наблюдений это не вытекает, — сказал я осторожно.

— Так вы отрицаете преступление?

— Да, нет оснований, — повторил я, торопясь успокоить ее, смущенный ее настойчивостью.

— А почему Лямин так боялся своей бывшей жены? Боялся, что она приедет? Говорил о ней всегда с ненавистью?

— Откуда вы это знаете?

— От Лены. От Шапошниковой.

— А как она смотрит на дело?

— Как смотрит! Подавлена горем, вот и все.

— Может быть, Лямин так говорил о бывшей жене, желая успокоить новую? — сказал я. — Она ведь ревнива, правда?

— Не знаю, Тихон Иванович, дорогой, не знаю. Но я должна быть в курсе. Вопрос моей чести. Это мое право. Вы понимаете меня?

— Кажется, да.

— Извините, — проговорила она мягче, угадав, мое смущение. — Вы не обязаны давать мне отчет. Но если будет удобно, посвятите меня, когда кончится следствие. Можно? Видите ли, Лямин не был обаятелен, но и не производил впечатления убийцы. И если он убийца, то… То это надо знать и мне и другим. Тогда, значит, я доверяла убийце, послала ему жертву прямо в руки… Это вопрос совести, Тихон Иванович.

— Понимаю, — сказал я.

— Чего только не взбредет в голову! — заговорила она помолчав. — Может, самоубийство это просто — липа? Черт его знает! То он ненавидел эту женщину, а то вдруг так стал переживать, что… И бросился в воду. А там, говорят, сильное течение и все равно тело не найдут. Во всяком случае, если найдут, то не скоро.

«Однако, Тихон Аниканов, — сказал я себе, — она тоже ведет свое следствие. Не ты один способен разглядеть преступление. Она не следователь, но у нее есть совесть. А она очень зорка — народная совесть».

О мотивах убийства я еще не составил определенного мнения, но ясно: бывшая жена не мешала Лямину до сих пор. Как она могла мешать? Дети, судя по паспорту, уже взрослые, алиментов она не могла требовать.

Эх, почему я не вправе сказать Бахаревой все, что я знаю? Ведь я верю ей. Нет, нельзя. Пусть версия о самоубийстве будет пока незыблемой. Так нужно.

«Прости меня, Катя, — хотелось мне сказать ей, — но так нужно».

Я впервые, хоть и мысленно, назвал ее так.

— Повторяю, — сказал я, — пока что не могу вам сказать ничего другого. То, что вы сообщили, я возьму на заметку, спасибо. Нам ведь полагается знать все, что происходит на границе.

Я встал. Она взяла обе мои руки, крепко пожала их.

— Желаю успеха. Очень, очень желаю! И… не забывайте меня. Ладно?

Теперь — к Шапошниковой!

Нелегкое это дело — тревожить ее сейчас. С какой охотой я отложил бы посещение! Но нельзя.

На этот раз за дверью не скрежетали, не лязгали засовы — дверь была приоткрыта. Хозяйка вышла навстречу, в сени, лицо ее было, казалось, спокойно, но в следующую минуту я понял — оно сковано горем.