Тайна русского путешественника

— Уф. Насилу выпроводили, — усаживаясь возле юрты, выдохнул Эклон. — Тяжелый народ, жадный и наглый. Увидел губернаторский помощник, толстощекий такой, серебряную рамочку с фотографией матери, которую я всегда в походы беру, вцепился — подари, и ни в какую! Это, говорю, моя мать! А он отвечает: мать забирай, а рамочка моя. Ну не наглец? Во, — доставая из-за пазухи маленькую овальную рамочку с портретом пышноволосой женщины с маленьким прямым носиком и округлым лицом, показал Эклон Роборовскому. — Теперь до самого отъезда из рук не выпущу.

— Федор Леопольдович, кажись, Юсупов возвращается, — подходя к ним, заметил казак Егоров, до этого вглядывавшийся из-под руки в облачко пыли в отдалении. — Николай Михайлович его к чин-цаю с подарком посылал, мало им, нехристям, того, что в лагере стащили, так он еще револьвер в подарок послал. Чин-цай их небось от счастья себя теперь не помнит. Как он в наши ружья вцепился! Все вертел-крутил, понравились, видать.

— Николай Михайлович, — протягивая Пржевальскому футляр с пистолетом, едва сойдя с лошади, доложил Абдул, — не принял чин-цай подарка. Хочу, говорит, двуствольное ружье, а это забирайте.

— Ну нет, брат, шутишь! — неожиданно рассердился Николай Михайлович. — Так дело не пойдет. Поезжай назад и скажи, что дареные вещи ценятся как память и что я принял двух баранов, присланных губернатором, вовсе не из нужды в них, а из вежливости.

— Ну что? — Едва Абдул снова вернулся в лагерь, окружили его члены отряда.

— Вроде устыдился, подарок взял. И даже в знак примирения пригласил завтра на обед, опять к себе на дачу, — доложил, слезая с лошади, усталый от жары и скачки взад-вперед Абдул.

— Обед? Опять?! — Несчастный Всеволод Роборовский побледнел и, жалобно глядя на Пржевальского, простонал: — Николай Михайлович, увольте!

— Они помирились! Но, клянусь, я сделал все что мог! Уверяю вас! — со слезами в голосе заверял Лю Юань своего английского друга. — Я даже намекнул на то, что изгнание русских могло бы доставить удовольствие лично вам. Но он и слушать не захотел.

— Лично мне? — При этих словах лицо англичанина исказила гримаса раздражения. — Неужели вы думаете, что я бы сам не мог донести до чин-цая свое пожелание, если бы хотел, чтобы мое имя связывали с этой историей?!

— Прошу прощения, но я просто в отчаянии… — всхлипывал Лю Юань, промокая рукавом сухие глазки.