Ролан послушно встал, но тут же зашатался и опять упал на постель. На следующий день ему удалось простоять на мгновение дольше. Еще через день он простоял целую минуту и не закачался.
— Теперь ты здоров, — сказал отшельник, и Ролан, который за все время, что лежал в пещере, не проронил ни слова, произнес: «Да».
Отшельник испытующе посмотрел на него. Поскольку он был уверен, что Ролан дал ему ответ в полном сознании, он с тех пор поручал Ролану незначительную работу. Так больной постепенно выздоравливал. Однажды, сидя у очага и раздувая жар, Ролан впервые осознал, что он делает.
— Я сижу здесь и раздуваю жар, — сказал он, не оборачиваясь к отшельнику.
— Кто же этот «я»? — спросил отшельник. Ролан напряг свою память.
— Я… я?.. — он беспомощно посмотрел на отшельника.
— Произошла битва с семью тысячами мамелюков, — осторожно напомнил старец.
— Битва? Что это такое?
Спустя неделю в пещеру вошел сурового вида человек, весь в пыли, плохо одетый и измученный. Ноги его распухли. Башмаков на нем не было. Молча он встал перед стариком. Отшельник долго разглядывал его, не произнося ни слова. Внезапно он схватил вошедшего обеими руками за плечи и стал в упор смотреть ему в лицо.
— Все потеряно, — глухо сказал пришелец.
Старик напоил его и усадил на скамью. Он вымыл ему ноги и дал поесть. Ролан наблюдал за этим очень внимательно.
— Теперь говорите, если вам угодно, — тихо попросил старик.
Ролан прислушивался, но не понимал смысла слов, которые говорил этот человек:
— Все христианские войска собрались на военный совет у источника Сефория. Впервые за всю историю нашего королевства между баронами не было разногласий, — он тяжело вздохнул, сделал паузу и продолжил рассказ: — Как только до ушей султана дошло, что в поход отправилось войско, равного которому не было на христианском Востоке, он тут же подошел к Тиберии, принадлежащей, как вам известно, супруге графа Триполитанского. Тем самым он рассчитывал наказать графа за то, что тот вместе со своими рыцарями принял участие в военном совете у источника Сефория. Ибо, даже служа своему королю, он обязан соблюдать и условия мирного договора, заключенного им с султаном для города Триполи. После затяжной паузы гость вновь продолжил рассказ:
— Патриарх Иерусалимский лежал больной в постели. Он не смог сопровождать своим благословением поход объединенного войска. Поэтому он дал воинам крест, на котором умер наш Спаситель.
Пришелец замолчал и прикрыл глаза рукой. Из всего сказанного до Ролана дошло только слово «Иерусалим»: оно показалось ему до странности знакомым, но что это означало — Иерусалим?
— Супруга графа Триполитанского находилась одна в своем имении в Тиберии, когда город был осажден султаном Саладином. Поэтому король приказал первым делом снять блокаду с города.
— Но — воскликнул отшельник, — по дороге в Тиберию на большом участке пути в горах нет воды!
Чужак не услышал этого возражения и, как во сне, продолжал:
— На небе светило безжалостное солнце, и раскаленные чепраки из кольчуги прожгли дыры в спинах коней. Сарацины измучили наше войско неожиданными короткими атаками. Много людей и коней погибло от солнечного удара. Когда воины добрались до Хаттинского Рога, они были смертельно истощены. Единственную надежду давала ночная прохлада. Но сарацины разожгли гигантские костры из хвороста и окружили ими христианское войско так, что и кошке не удалось бы выбежать за пределы кольца. Несчастные люди, попавшие в окружение, почти задохнулись. Чужака не слушался голос. Он склонил голову низко над столом.
— В эту ночь, — еле выдавил он из себя, всхлипывая, — тамплиеры закопали в землю крест, который вручил им патриарх, чтобы тот не попал в руки неверных.
— Они потеряли последнюю надежду, — пробормотал отшельник.
— Утром события развивались еще плачевнее, чем в предыдущий вечер. Графу Триполитанскому передали авангард, так как войско находилось на его территории. В меру своих сил граф с рыцарями атаковал врага. Придерживаясь определенной тактики, сарацины открыли свои ряды. Но граф с отрядом уклонился от боя и бежал. Все остальные попали в «клещи», то есть в руки султана Саладина…
— Слышно ли было с тех пор что-нибудь об этих храбрецах?
— Христианских баронов султан принял с изысканной вежливостью. Но графу Моавскому он собственноручно отрубил голову, так как тот во время его перемирия занимался грабежом египетских торговых караванов.
— Как вел себя султан по отношению к тамплиерам? — дрожащим голосом спросил отшельник.
— Он передал их своим дервишам для пыток. Привязав тамплиеров к столбам, они содрали с них кожу. Незадолго до их гибели султан пообещал сохранить им жизнь, если они откажутся от веры во Христа. Теперь и старик низко склонил голову, и Ролан увидел, как из глаз его закапали слезы.
— Да простит Господь всех, кто в час большой беды отрекся от Него, как простил Он Своего апостола Петра!
— Их было двести, — сказал чужак, запинаясь, — и никто из них не отрекся от Христа. Все они погибли как мученики.
После этих слов наступило долгое молчание.