Тайна Санта-Виттории

Трауб снова запустил мотор, и они медленно двинулись мимо Итало Бомболини и Витторини, который продолжал стоять навытяжку, отдавая честь, хотя никто не обращал на него внимания. Трауб коснулся края своей каски, но это было не то, чего хотелось Витторини. Мы видели, как шевелились губы капитана. Должно быть, он снова и снова задавал свой вопрос, но из-за рева мотора слов не было слышно.

Наконец, мотоцикл выехал на Корсо Кавур, и все заулыбались немцам — и женщины и даже дети. С площади теперь уже видны были лишь спины немцев, а через минуту и они скрылись из глаз.

Однако у Толстых ворот произошло то непредвиденное, что судьба так щедро нам дарит. Затеяла это молодежь — слишком у наших ребят кровь горячая, вот они и допускают промашки. Нет у них должного чувства меры, как вот у Бомболини, — у него-то кровь уже поостыла, и он кое-чему научился в жизни. Так вот, наши парни остановили у Толстых ворот мотоцикл и, пока Трауб возился с мотором, пытаясь его завести, вручили капитану ивовую корзину, в которой было двенадцать бутылок лучшего в Санта-Виттории вина. Поверх слоя соломы, прикрывавшей бутылки, лежала записка, написанная красивым почерком Фабио.

«Прихватите с собой это вино.

И не благодарите за него.

Это для нас сущий пустяк.

Еще миллион — 1000 000 — бутылок

Лежит там, откуда эти взяты.

Народ Санта-Виттории»

— Где они? — спросил Трауб.

— Этого мы вам не можем сказать, — ответил Фабио.

— Да не нужно нам ваше вино. Мы даже не хотим его видеть. Мы хотим только знать, гдеоно.

Фабио отрицательно покачал головой. Он старался держаться мягко, тактично.

— Нет, нет. Пусть это будет для вас пыткой. Неужели не понимаете? Трауб кивнул.

— Пусть эта неразгаданная загадка сверлит вам мозг, как раскаленный железный прут, — сказал Кавальканти.

И Трауб снова кивнул.

Тут Фабио повернулся к фон Пруму:

— Лет через десять, если вы еще будете живы, вы проснетесь как-нибудь ночью, вспомните наш город и снова начнете все перебирать в уме — дом за домом, улицу за улицей; вы попытаетесь даже приподнять церковь и за глянуть под нее и будете сходить с ума. Где же был допущен просчет, спросите вы себя. Как они нас провели? И при этом вы будете твердо знать одно…

Фабио умолк, чтобы фон Прум лучше осознал сказанное.

— Что? — спросил Трауб. — Что мы будем твердо знать?

— Что мы насмеялись над вами. Что мы смеялись над вами, когда вы сюда явились, что мы смеялись над вами, пока вы тут были, и что мы всегда будем над вами смеяться.

Когда мотор мотоцикла снова взревел, люди с Народной площади бросились к Толстой стене: всем хотелось видеть, как уезжают немцы. Вот мотоцикл, миновав ворота, показался на проселке, и со стены раздалось слабое «ура». На большее жители Санта-Виттории не отважились. Это было первое проявление радости, но, пока немцы находились на нашей горе, никто бы не решился проявить ее более бурно.

«Всякое еще может случиться, — говорили друг другу люди. — Надо быть начеку. Еще не известно, что будет».

Они терзали этим себя и терзали друг друга, ибо в таких беспредметных терзаниях есть своя сладость.

Из всех, кто стоял на стене, один только Бомболини не проявил радости. Люди заметили это и удивились.

«Что с тобой, Итало? Почему ты такой печальный? Почему ты смотришь невесело?» — спрашивали они. Но он не мог им ничего объяснить. Тогда они отвернулись от него и снова принялись следить за мотоциклом, спускавшимся по извилистой дороге через виноградники.

Бомболини сошел со стены и по проулку, пролегавшему за церковью, вышел на Народную площадь. Он был совсем один — и был рад тому, что он один. Но вскоре на площади появился Фабио.

— Значит, ты сказал им про вино, — с укором произнес Бомболини. И покачал головой.

— Но я же не сказал, где оно, — возразил Фабио. — И это будет их мучить.

Бомболини продолжал сокрушенно качать головой.

— Не очень-то это красиво получилось, Фабио. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Ничто не имеет теперь значения.

И он направился через площадь к Дворцу Народа.

— Куда ты пошел? — спросил Фабио. — Люди хотят видеть тебя на стене. Твое место на стене.

В эту минуту до них долетело более громкое «ура», и Фабио догадался, что мотоцикл, должно быть, достиг Уголка отдыха и, следовательно, уже наполовину спустился с горы. Скоро он нырнет в тень, отбрасываемую горою, и люди, стоящие на стене, перестанут его видеть.

— Я ухожу, Фабио. Ухожу отсюда. Фабио был потрясен.

— Великие минуты моей жизни истекли. Для меня все кончено. — Мэр поднял руку, останавливая возможные возражения. — «В годину бедствий призывают людей талантливых, в годину благополучия у кормила хотят видеть людей богатых и со связями». Ясно тебе? Так что для меня тут нет больше места.

Фабио не знал, что на это сказать.

— Но тогда ты не увидишь моей свадьбы, — наконец произнес он.

Бомболини пожал плечами.

— Я хочу закончить все красиво, — сказал мэр. — За навес опущен, актерам пора уходить со сцены.