Тайна Санта-Виттории

Все понимали, что это не то число, но никому не хотелось быть самым щедрым и отдавать задаром вино — ведь это значило бы идти против собственной плоти и крови. Пьетро Пьетросанто оказался крепче других и разумнее, поэтому именно Пьетро и продолжил торг.

— Сто тысяч бутылок, — сказал он.

Кто-то из стариков схватился за сердце, точно в него всадили нож.

— Иисус, Мария и святой Иосиф, — прошептал он и перекрестился.

Некоторое время все молчали: хотя времени и было мало, но, чтобы такие удары перенести, нужно время. Туфа и Роберто понимали, что ста тысяч бутылок тоже недостаточно, но сказал об этом Баббалуче и так, что поняли все.

Он принялся обзывать их жадными мерзавцами, которые готовы удавиться из-за бутылки, крохоборами, крестьянскими свиньями, а потом сказал уже такое, что в Италии не разрешается фиксировать на бумаге и произносить даже в собственном доме. Кончил же он тем, что назвал ту цифру, которую считал правильной: пятьсот тысяч бутылок.

Он был прав и в то же время неправ.

Никто из тех, в чьих жилах течет кровь людей, выдалбливавших дюйм за дюймом эти террасы в каменистых склонах горы, ни один потомок тех, чьим потом политы лозы, впервые посаженные здесь тысячу лет тому назад, не в силах был отдать пятьсот тысяч бутылок вина. Даже если это было единственно правильным решением. Всему есть предел, дальше которого человек не пойдет, даже ради собственного спасения. Но цифра была названа, и благодаря этому удалось договориться о той, реальной цифре, на которой они и остановились. Еще поспорили, еще поторговались; дело дошло до того, что иные начали плакать, а кое-кто пригрозил покончить с собой, и под конец решено было выделить для «кроличьего огорода» триста тысяч бутылок.

Вполне возможно, что в любой другой исторический момент решение о подобной цифре вызвало бы бунт в городе, но в тот вечер люди слишком устали, чтобы бунтовать, и, по правде говоря — в чем они еще не скоро себе признались, — многие прежде всего подумали о том, что тогда придется спустить вниз на триста тысяч бутылок меньше. Известие об этом явилось для людей, стоявших в цепочке, источником второго или третьего дыхания, как бывает с бегуном, когда он видит перед собой ленточку финиша. Словом, впереди наконец замаячила цель, и цель эта была достижима.

После четырех часов утра, когда солнце предупредило о своем появлении, затмив дневным светом свет факелов, Туфа подошел к человеку, нагнувшемуся, чтобы взять с пода Кооперативного погреба очередную бутылку, и отобрал ее у него.

— Хватит, — сказал Туфа. — Теперь можно идти отдыхать. Все. Это последняя бутылка.

Последняя бутылка.Ее передавали по линии бережно, с огромной нежностью. «Не уроните! — говорили люди. — Это ведь последняя». Во-первых, все считали, что она должна быть какой-то особенной, отличной от остальных, но она была такая же, как все, и трудно было поверить, что за ней не последует еще одной. Они передавали ее друг другу, как женщины передают новорожденного или как передают святую евхаристию, тело и кровь господню, да, собственно, так оно и было, поскольку это — господнее вино, а также тело и кровь Санта-Виттории.

Странное чувство овладевало людьми после того, как они выпускали из рук эту бутылку. Радости не было — было ощущение пустоты.

— А теперь что будем делать? — спросила какая-то женщина Туфу.

— Пойдем домой спать, — сказал он.

— Но ведь сейчас время вставать.

— А мы пойдем домой спать.

Люди стали расходиться; те, кто помоложе, помогали старикам: многих так согнуло, что они не сразу могли распрямиться. Процессия потянулась по Корсо Кавур, потом люди разбрелись по переулкам, исчезли в закоулках и темных нишах маленьких площадей, где еще стоял туман. Решено было, что городок будет спать до четырех часов дня; потом одни пойдут работать на виноградниках, чтобы немцы ничего не заподозрили, а другие выйдут на улицы и на площади.

Туфа поджидал Катерину. Он так устал, что не в силах был спуститься за ней.

— Этот человек спас Санта-Витторию, — сказал Бомболини Малатесте.

Туфа не любил, когда говорили такое.

— Мы еще не спасены, — сказал он, — если же все сойдет благополучно, значит, народ спас народ.

— Это мы знаем, — заметил Бомболини. — Все это знают.

— О господи, до чего же он все-таки нудный, — сказал Туфа.

— Да, господи, но до чего же он все-таки нрав, — сказала Катерина.

— Не богохульствуй, — одернул ее Туфа.

Они немного задержались в Кооперативном погребе, решив передохнуть, так как слишком устали и не могли сразу лезть в гору. Катерина задремала было, но Туфа разбудил ее.

— Пошли, — сказал он. — Они придут сюда через двенадцать часов.

— А что, если они придут раньше?

— Они не придут раньше, — сказал Туфа. — Раз им положено прийти в пять,значит, они и придут в пять.