Тайна Санта-Виттории

Вот что бесспорно: если бы даже лишь одного — единственного человека не удалось сломить, как не удалось сломить Фабио, как не удалось сломить Кавальканти, и тогда уже все те, кто так презирает людей, кто верит, что любого человека можно сломить и любого человека можно купить, уже тогда все они потерпели поражение, потерпели крах, потому что пример даже одного разрушает эту их веру и пример одного вливает мужество в остальных.

Вот почему, плохи мы или хороши, но в тот день по крайней мере мы получили право гордиться собой.

Человек — животное, но не до конца. Возможно, именно этого-то наш немец никак и не мог понять.

Ганс и Отто встали, а Кавальканти сняли со стола и швырнули в угол.

— Теперь все… Вы получили всех своих пятерых. — Они продолжали действовать все так же четко, быстро, слаженно. Это были на редкость аккуратные люди, и работали они чисто.

— Вы понимаете, что это значит? — сказал Ганс. — Вам придется примириться с этим. Вина здесь нет.

— Да, вина здесь нет, — сказал Отто.

— Вам придется примириться с этим, капитан,

— У нас никогда не бывает ошибок.

— У нас никогда не бывает осечки.

Они уже погрузили свое оборудование в машину и натягивали на кузов маскировочный брезент, когда Катерина Малатеста, спустившись из Верхнего города, чтобы оказать первую помощь мученикам, вышла на площадь, и люди, выглядывавшие из всех окон и дверей, застонали, увидав ее. Ну, конечно, никто, как она, принцесса Малатеста, богиня Малатеста, должна испортить все дело в последнюю минуту, когда немцы уже приготовились отбыть на своем грузовике. Увидав ее, они перестали натягивать брезент.

— Иногда мы берем и шестого, — сказал Отто. — В особых случаях.

— Нам еще надо в Скарафаджо, — напомнил ему Ганс но они продолжали стоять и смотреть, как Малатеста, не обращая на них ни малейшего внимания, не удостаивая их даже взгляда, идет по площади.

— Это много времени не займет, — сказал Отто. — Стол мы положили сверху.

Но фон Прум уже направлялся через площадь прямо к ним.

— Нет, ее не надо, — сказал капитан, и они с удивлением и досадой поглядели на этого человека, который хотел лишить их удовольствия.

— Ах, вот оно что! — сказал Отто. Он внимательно разглядывал Малатесту. — Ну да, я понимаю, — сказал он. — У вас хороший вкус.

Они залезли в грузовик и запустили мотор.

— Итак, вы реабилитированы, — сказал Ганс. — Вы были правы с самого начала. Эсэсовская команда засвидетельствует, что здесь нет вина.

— Да, я реабилитирован, — сказал фон Прум.

Он посмотрел вслед грузовику, выезжавшему на Корсо, потом повернулся и зашагал обратно; вид у него был совсем не торжествующий, словно все, что он видел, ни в чем его не убедило. В большой комнате Дворца Народа стояло зловоние. Катерина Малатеста уже взялась за дело: она перевязывала Фабио. Фон Прум некоторое время молча стоял у нее за спиной.

— Я сожалею о том, что здесь произошло, — сказал он. — Такие вещи иногда случаются. Война есть война, и она никогда не была приятным занятием,

Катерина не промолвила ни слова; она даже не подала виду, что слышит его, и он еще несколько минут продолжал стоять молча.

— Я спас тебя, избавил от весьма неприятных вещей, — сказал он наконец. — Надеюсь, ты этого не забудешь. Мне было не так-то просто это сделать.

Она опять не промолвила ни слова, и он шагнул к выходу: он не мог больше выносить этого зловония и к тому же очень устал. И тут, когда он был уже у двери, Кавальканти поманил его к себе. Это был дикий, безрассудный поступок, но у кого хватит духу осудить Кавальканти? Очень может быть, сказал Баббалуче, что мозги спеклись у Козла в голове. Голос его звучал глухо и хрипло, он с трудом ворочал языком, и капитану фон Пруму пришлось наклониться над ним, чтобы разобрать его слова.

— Я знаю, где спрятано вино, — сказал Кавальканти и улыбнулся немцу изуродованным ртом.

— Ты лжешь, — сказал фон Прум.

Но Кавальканти покачал головой, продолжая улыбаться.

— Вы сами знаете, что я знаю, где вино, — сказал он.

— Здесь нет никакого вина! — заорал фон Прум и, не выдержав улыбки Кавальканти, ударил его сапогом в лицо.

— А вам ведь все утро хотелось кому-нибудь врезать, — сказал Кавальканти.

— Нет здесь никакого вина! — снова выкрикнул фон Прум, повернулся и выбежал вон.

— Вот за это он умрет, — сказал Копа. — За одно это, не считая всего прочего, он должен умереть.

— Нет, нет и нет, — сказал Фабио. — Ты в наших делах не разбираешься. За это он должен продолжать жить.

* * *

Тому, кто не из здешних мест, никогда, верно, не понять, как мог наш народ после всего, что тут творилось, не затаить злобы. Но ведь рука смерти, уже сжимавшая нам горло, разжалась. А главное — наступало время сбора винограда, и урожай в этом году обещал быть хорошим; да, это был добрый урожай, ну, а вы сами понимаете, урожай — это ведь наша жизнь. И когда подходит пора сбора винограда, нам уже не до ненависти — мы не можем позволить себе такую роскошь, когда начинается страда.