Тайна Шампольона

Достаточно ли этого, чтобы объяснить терзания Шампольона? По моему мнению, да, ибо его собственное открытие и лежало в основе всех его бед. Звуки и понятия… Мне кажется, я объяснил, как трудно переводить смысл изображения, созданного кем-то другим. Рамсес — тот, кто родился от солнца.

И что тут понимать? Шампольон повторял: «Иероглифическая письменность — очень сложная система, одновременно изобразительная, символическая и фонетическая в одном тексте, в одной фразе, я бы даже сказал, в одном слове». Таким образом, чем дальше он двигался на пути своего открытия, тем больше оно убеждало его в том, что остается тайной. «Измученный, опустошенный», — говорил Орфей, и я с ним согласен. Ключ, найденный 14 сентября 1822 года, — прекрасное достижение, но он всего не прояснил и, возможно, никогда не позволит осветить тайный смысл идеограмм, высеченных во времена фараонов. Вот почему Шампольона словно подтачивало изнутри.

Ах! Какая красивая теория… Она совершенна. Ей недоставало лишь того, что ученый, подобный Моргану или Орфею, назвал бы демонстрацией, то есть действием, кое опытным путем могло бы доказать правдивость факта. Следовало терзать эти догадки недоверием. Проверка требовала задать вопросы Сегиру и, по возможности, получить ответы. И разве для меня вопросы — не наилучшее средство движения вперед?..

Да, разумеется. А еще следовало доверять тому, к кому я хотел обратиться. Это зависело от обстоятельств, условий и места. Мне требовалась спокойная встреча с Сегиром, чтобы ничто и никто не беспокоил нас. Но Жан-Франсуа очень редко оставался один. За ним наблюдал Фижак. И любой прямой вопрос мог бы вызвать подозрения. А ведь это я вел расследование!

ГЛАВА 18 МЫ ВОШЛИ В ГАЛЕРЕЮ ВЕРО-ДОДАР…

Мы ВОШЛИ в ГАЛЕРЕЮ Веро-Додар. Август 1830 года. 16-е число. Полдень. Я помню, какая жара стояла тогда в Париже. Помимо того что я обожал эти изящные крытые пассажи вдоль садов Пале-Руайаля, галерея, вероятно, оставалась единственным местом на земле, где еще можно было найти свежий воздух. Сухой ветер с Сены овевал Лувр и прорывался в галереи, где зимой и летом температура не менялась. Умеренный и сдержанный климат походил на местных жителей, продавцов книг и афиш. Здесь был мир книготорговцев, таких же, как мой отец.

Да, я любил эти крытые галереи и знал, что там мы найдем покой, в котором я так нуждался, дабы продолжать расследование.

Я встретился с Шампольоном в Лувре. Точнее, в кабинете смотрителя Египетского музея. Высокие окна выходили в сад Тюильри, сквозь них было видно, как мучается природа. Деревья изнемогли от жажды. Желтые сухие листья съеживались на земле. Сухой воздух подбрасывал их и смешивал с пылью. Сад был пустынным, словно забытым и мертвым, но не только зной был тому причиной.

Тюильри, резиденция правителей, будто застыла. Июльская революция 1830 года, Три Славных Дня,[189] будили хорошие и плохие воспоминания. Надежда для одних; страх для других. Мне, познавшему настоящую революцию, революцию 1789 года, эти Славные Дни казались какой-то перевернутой картиной. В 1789-м государственный переворот шел снизу, от народа. В 1830-м Карл X[190] сделал все, чтобы свергнуть короля. Но этим королем был он сам. Он не желал больше конституционной монархии, определенной Хартией 1814 года,[191] которую приняли по рекомендации Талейрана после падения Наполеона. Хартия восстановила монархический строй, в котором полномочия короля оставались выше полномочий Палаты депутатов, члены которой избирались всеобщим голосованием. В отличие от моего друга Орфея, я никогда не любил политику. Проще говоря, эта тема меня утомляла. Несмотря ни на что, мне кажется, конституционная монархия, предусмотренная этой Хартией, пыталась предохранить нашу страну от авторитарной, неограниченной и личной власти.

После революции это было внове. Но, очевидно, в политике справедливая середина (равновесие) — искусство, для всех крайне трудное. Возможно, оттого Карл X и возжелал все изменить. Ему казалось, что неуправляемо самое главное: конфликт его собственной власти с суверенитетом народа, который представляла Палата депутатов. И тогда он решил разогнать эту Палату, потом изменить избирательный закон в пользу крупных собственников и, в довершение всего, положить конец свободе печати. Он принял эти решения 25 июля. В тот же день началось восстание, и он пал. Вот и ответ на вопрос, у кого власть — у народа или у короля. По крайней мере, так я видел то, что положило конец Реставрации. 2 августа Карл X отрекся от престола и был вынужден отправиться в ссылку. Его место занял Луи-Филипп. Но остались ли мы при монархии? Картина вышла очень запутанная, и отнюдь не жгучий августовский воздух был в этом виновен.