Тайна Шампольона

— Нет. Он был не в себе… Это потом он раз за разом, без конца повторял то, что я вам сейчас рассказал. Какая-то тень, порез, ужасная боль, сводившая мышцы… Он не смог описать лицо нападавшего… По причинам, которые вы поймете, мы решили никогда больше об этом не говорить.

— Уверяю вас, Сегир сдержал слово. Но вы фактически спасли преступника. В результате мы никогда не узнаем, кто дал ему яд.

— Англичанин?.. Ватикан?

— Нет. Не Ватикан, Фижак.

— Почему вы так уверены?

— Изабелле было поручено следить за Сегиром только для того, чтобы узнать, все ли он сообщил о расшифровке. Тайна? Быть может, об этом вы и собирались мне рассказать?

— Терпение… Давайте остановимся на Изабелле… Я понял ее роль в тот сентябрьский день 1832 года, когда мы с вами встретились на кладбище.

— У меня уже была не та энергия…

— Я же не отличался терпением. Но я должен был противостоять скольким атакам. — Он улыбнулся: — Когда вы объяснили мне роль Изабеллы N., я понял ярость наших врагов. Ватикан опасался, что Сегир установит связь между письменностью фараонов и божественным; другие боялись политических последствий великого открытия. Боялись подчинения христианства исключительной власти, которую мог получить тот, кто узнает тайну, — в частности, император, у которого было чем нарушить игру сильных мира сего. Я понял и удивительные предостережения дона Рафаэля и аббата де Терсана. Они ободряли Сегира, но тоже опасались возможной развязки. Да, то была власть письменности, в которой все сомневались…

— Мы шли той же дорогой, но, простите меня, как вы обо всем этом догадались?

Фижак задумался. У меня со лба лил обильный пот, который я уже не мог стереть одним движением руки. Немного жидкости попало мне на губы и в рот. Она была горячая. Фижак разглядывал меня. Он уже видел мертвеца. И его последние сомнения пали:

— Связь между письменностью фараонов и божественным в самом деле есть. Сегир ее нашел…

Он обещал мне говорить правду, а сам только что солгал! Сегир написал мне: за пеленой я не нашел ничего… Я попытался выпрямиться. Но не смог.

— Успокойтесь, Фарос, я сказал, что он нашел. Я не утверждал, что он знал об этом… Сегир нашел. Но он этого не знал.

Волнение было столь сильно, что у меня закружилась голова. Фижак встал, чтобы принести мне еще воды. Склонился ко мне:

— Я решил вам все объяснить. Не надо больше волноваться.

Он снова сел в кресло напротив меня:

— Отравление. Я вспоминаю, что Сегир прилег на диван.

Я не понимал, что с ним. Я носил ему питье. Но он не мог глотать, так были сжаты его губы. Дыхание прерывалось. Он тихо стонал. Когда я собрался бежать за врачом, он схватил меня за руку и сжал ее так сильно, что я подумал, это первый смертельный спазм. Я стоял на коленях, приблизив к нему лицо, и я позвал его: «Жан-Франсуа…» Тогда он приоткрыл глаза, и то были глаза мертвеца, те, что я закрыл 4 марта 1832 года. Я услышал: «Я нашел». Он бредил. Это могло быть только бредом. Голос его был тих, но без остановки бормотал эти слова, и они заставили меня задрожать: «Я нашел…» Надо ли звать на помощь или сидеть с ним? Я казню себя так долго, что мне кажется, прошла уже вечность.

И, чтобы мне стала понятнее пытка, которую он пережил, Фижак заставил меня ждать. Его молчание было тяжелее свинца. Я постепенно погружался в эту ночь 14 сентябрь 1822 года. Я был там. И тут он снова заговорил:

— Мой лоб касался его лба, когда я услышал первые звуки. Это был не коптский и не какой-либо другой известный язык. Они были как шепот. Они плавали в воздухе, они становились все громче. Они шли как бы извне. Меня охватил страх.

Его лицо осунулось. Глубокие морщины прорезали лоб и щеки — стигматы страха. Его глаза словно обратились к пустоте, и лишь потом он вернулся ко мне:

— Древние веры, в том числе вера Египта, утверждают, что загробная жизнь могла обращаться к людям во время сновидений. Вам никогда не снился умерший друг?..

Я вновь увидел красивый свет, полный воспоминаний и теней, что приходил ко мне в наихудшие моменты болезни. Приятное и живительное волнение, и я хотел позволить ему унести себя. Разве после жестокой горячки многие выздоровевшие не говорили «между жизнью и смертью», дабы описать это состояние?

— Да, конечно, — ответил я. — Но эти внутренние явления видимы только больным. Итак, вы говорите, что вы лично слышали эти звуки в то время, как Сегир погружался в смерть…

— Это еще не все. Согласно тем же верам, эти видения могли иногда принимать форму знаков или символов, которые сами выражали понятия жизни и смерти…

— Звуки и понятия. Так Сегир описал письменность фараонов. Речь об этом?

— Да, как наши иероглифы… Так Сегир и догадался.

Итак, после звуков появились знаки!

Он вновь прервал свой рассказ. Он словно оценивал результат своего последнего заявления:

— Полностью ли понимаете вы то, что я говорю? Вы мне верите?

— Вы сами не были жертвой какого-нибудь недуга?

— Мой брат умирал. Я же никогда не чувствовал себя более бодрым и ясным… Напротив, ужас лишь обострил мои чувства. Вы мне верите? — повторил он.

Я покачал головой.