Тайна Шампольона

Он искал русло древнего канала, который соединял Суэцкий залив с Нилом. Он так упрямо углублялся все дальше в пустыню, что мы уже заподозрили, что заблудились… Мы что, собираемся погибнуть во второй раз за два дня? Но этого было мало, чтобы поколебать отвагу и задиристость нашего начальника. Он бросился вперед и нашел расположение нашего лагеря. Там он заставил стрелять из пушки, чтобы мы сориентировались по звуку. И это нас спасло.

Как сомневаться в человеке, который бросал вызов этой стране и ее бывшим хозяевам и, судя по всему, способен был соперничать с ними? Однако по дороге на Дамаск чудо отказалось свершиться вновь. Многие заключили, что ничто и никто не может господствовать над этими местами, тесно связанными с прошлым. Доказательство заключалось в словах самого надменного генерала: фараоны, самые могущественные из королей, умерли. Ибо здесь должно погибнуть всё. Даже мы.

Экспедиция тонула в крови. И, чтобы нас наказать, Восток впрыскивал в выживших ужасный яд. Чума уничтожала нас, она нас терроризировала. Она усугубляла общий развал, который угрожал умам и телам. Катастрофа была настолько очевидной, что Бонапарт сам ходил по временным госпиталям, где беседовал с больными. Деженетт рассказывал позднее, что видел, как Бонапарт «нес тело солдата, чьи изорванные одежды были запачканы выделениями из огромного бубона».[96] Его мужество нас поражало, но его было недостаточно, чтобы успокоить все страхи. Недоставало веры, с которой столько боролось Просвещение. Когда все вокруг такое мрачное, необходимо обратиться к тайне. И Бонапарт этим воспользовался.

Он избежал чумы и так объяснил это чудо:

— Помните, что я иду, сопровождаемый Богом войны и Богом удачи…

Но что мог поделать Марс против Аль-Кахиры? Понятия наших отцов-философов, которыми мы так гордились, рассудительность энциклопедистов, которые внушали нам, что честолюбие ученого — освещать и уметь пользоваться жизнью, все это в один миг потонуло в ужасе несчастий, который мы носили в себе.

Что касается меня, я тоже на три недели стал жертвой жесточайшей горячки. Ко всем моим несчастьям добавилась дизентерия. Тело покрылось сжигавшим меня животным потом.

Когда наступала ночь, я дрожал от холода и страдал от ледяной росы, которую мы впервые узнали в проклятой пустыне, по которой шли от Александрии до Каира. Моя походная постель, твердая, как камень, резавшая мне кожу и заставлявшая кровоточить раны на спине, стала прибежищем для целой армии прожорливых насекомых, привлеченных моим зловонием. Эти проклятые твари сосали мои раны, залезали в нос и рот. Я плевался, чтобы не задохнуться. Густая черная слюна слетала с моих губ. Она еще больше пачкала мне рубашку, которая когда-то была белой и которую потом сожгли из страха, что она заражена чумой. Я был уверен, что умру.

Люди? Мы находились под стенами Сен-Жан-д'Акра, и я еще раз хочу уточнить, что Джеззар-паша, бывший боснийский янычар, паша крепости, имел прозвище Мясник.[97] Люди? Средневековое абсурдное противостояние — можно подумать, эта или любая другая война могла быть чем-то иным, — истощало наши силы.

Начался рукопашный кровавый бой, которого мы так опасались; бомбардировка укреплений Сен-Жан-д'Акра оказалась совершенно бесполезной. Если стена какого-нибудь укрепления и рушилась под сокрушительными ударами наших саперов, то лишь для того, чтобы обнаружить контрэскарп[98] еще мощнее, чем предыдущее препятствие. Тогда мы стали использовать заряды взрывчатого вещества. Но сначала их надо было заложить. Этот маневр требовал, чтобы люди шли вперед прямо под огонь противника. У каждой бреши, пробитой в стене артиллерийским огнем, погибало десять, двадцать, тридцать гренадеров. Им отрезали головы и насаживали их на копья, которые Джеззар-паша приказал расставлять вокруг крепости. А как же бреши? Люди погибали не зря. Не теряя времени, другие устремлялись за ними. Но там они натыкались на острые колья, вкопанные в землю. Толкаемые страхом и ненавистью, первые ряды бросали прямо на эти колья. Еще десять-двадцать погибших… Вторые ряды лезли по растерзанным телам. И так по этому ковру из плоти и костей преодолевались еще десять метров. И тут Джеззар-паша отдавал приказ лить сверху деготь и черное масло. А потом все это поджигали. Десять, двадцать, тридцать других гренадеров оказывались в огне и умирали в страшных мучениях. Уцелевшие бежали назад. Их лица и руки были обожжены, черепа покрыты огромными волдырями. От них пахло смесью серы, пота и экскрементов. Их раны не гноились, ибо огненное дыхание сушило им кровь. Они ничего не рассказывали. Они плакали.

Дабы еще раз показать, какой хаос царил под Акром, я хочу поведать еще одну историю. Француз Антуан Ле Пикар де Фелиппо,[99] союзник англичанина Сиднея Смита,[100] прибыл к Сен-Жану и предложил свои услуги Джеззар-паше. Оба поклялись, что только смерть помешает им сражаться. Ненависть к одному человеку объединяла их. Англичанин вынужден был потопить свой флот, когда Бонапарт взял Тулон.