Тайна силиконовой души

Быстрова разбудил запах кофе. Без десяти семь. Ранняя птаха Атразекова уже орудовала на кухне. Еле слышно что-то звякнуло, зашумела вода и тут же стихла, скрипнула половица, что всегда «поет» под ногой входящего в туалет, гул бачка, скрип половицы, снова звук струи в раковине. «Свежий чай будет заваривать в чайничек. Ну, с добрым утром, хозяюшка», – Сергей Георгиевич поднялся в романтическом настроении. Конечно, беспокойство о Владе саднило грудь, но боль притупилась, стала не такой небезысходной. Быстров после разговора со Светланой проникся уверенностью, что «все будет хорошо». Покопавшись в мобильном, нашел эсэмэску Поплавского с телефоном отделения реанимации и с замиранием сердца набрал номер.

После раздраженного женского «да» на том конце представился по всей форме. «Больничный» голос сухо доложил, что состояние Загорайло незначительно улучшилось. Но прогнозов никаких. Очень тяжелое ранение, и динамика слишком незначительна. А дальше отбой. Быстров хотел было позвонить маме Влада, но передумал. Наверняка она дежурила всю ночь в больнице, возможно, только уснула, и вообще, вряд ли ей сейчас до разговоров с виновником этого несчастья. «Все! Эмоции долой. Делай что должно, и будь что будет», – железобетонное правило Быстрова, усвоенное с детства от отца, всегда ему помогало мобилизоваться. Очень, кстати, православно звучащее правило. Поэтому полдня требовалось работать с бумажками, анализировать документы с выставки, а потом ехать к Владу в больницу. А Митрохин, судя по короткому вечернему докладу, который Сергей воспринял не слишком отчетливо из-за беды с Владом, должен добивать связи Скупиной, на паспорт которой Арина брала машину.

Появившись на кухне уже при всем параде – умытым, выбритым, причесанным, одетым и надушенным, Быстров поздоровался, избегая Светланиного взгляда. Впрочем, Светка тоже казалась смущенной, действовала, все больше потупясь. Стол сервировала не хуже, чем в монастыре. Сыр, ветчина, банка сардин на блюдечке, какие-то хитро завернутые булочки, творог пасхальной горкой, посыпанный то ли тертыми орехами, то ли карамельной крошкой.

– Будете яичницу? Я в момент поджарю, – спросила «хозяйка», наливая Сергею кофе.

– Спасибо, Светлана. Ничего не нужно. Тут такое изобилие, что мне, право, неловко. Просто какая-то сцена «падишах во дворце». Вы сядьте рядом и спокойно поешьте. Я положил у входа на тумбочке деньги. На хозяйство, раз уж вы так взялись за него. Не возражайте! – очень резко, по-мужски остановил открывшую было рот Светлану, и ей понравилось, что остановил именно так. – И, пожалуйста, не обижайтесь, но не нужно ничего стирать и мыть. Это лишнее, ей-богу. – Быстров как-то нервно поводил рукой, отхлебнул огненный кофе, обжегся и крякнул. – Вы все же обиделись? – спросил зардевшуюся Светку, которая сегодня выглядела майской розой (очень своевременно – тридцатое апреля на дворе, как-никак). В нежной шелковой блузке, с высоко забранными волосами и ниспадающими на щеки двумя широкими локонами (на ночь накрутила влажные пряди на бумажки, как в школе, за неимением щипцов и фена. А кому бы в голову пришло в монастырь на похороны фен везти?) Светка была неотразима, несмотря на припухшие от недосыпа веки. Конечно, пудра тоже не помешала бы, но, судя по смущенному виду следователя, Атразекова и так произвела впечатление.

В молчании они сжевали по бутерброду. Света пила крепко заваренный чай. На ее реплику: «Попробуйте булочку с творогом», – Быстров ухватил плюшку, подцепил ею творог, съел в два укуса, с видимым удовольствием. Все-таки есть в совместной трапезе какое-то таинство, которое роднит вкушающих пищу, сближает особым, благодатным образом!

– Спасибо. Я так не завтракал лет десять, – отвалился от стола Быстров, отдуваясь. Он посмотрел на полочку с сигаретами, но запретил себе курить. Хватит, нарасслаблялся.

– На здоровье, Сережа. Нужно, наверное, в больницу позвонить? – Светлана начала ловко собирать посуду.

– Звонил. Владу чуть лучше, но по-прежнему никаких гарантий. Тяжелое состояние. – Быстров поднялся. – Я на работу, а потом – в больницу, если не свалится еще что-нибудь непредвиденное, – заговорил он тоном спешащего по делам главы семейства. – А вы, Света, отдохнули бы. Завтра похороны – намучаетесь. И вот еще…

Быстров подошел к Атразековой, в бессилии опустившей руки, оставив салфетку, которой собирала на столе крошки.

– Я, правда, очень рад, что… ты у меня здесь. Рад и все.

Он несмело протянул руку, то ли раскрутившийся и смиренно повисший локон поправить, то ли по головке по-отечески погладить. Но Светка в таком отчаянном порыве рванулась навстречу, прижалась к его жесткой груди, обхватила-обвила руками, что все это обрело предельно ясный смысл: они нуждались друг в друге. Поцелуй получился робким. Но он был верным залогом тому непреодолимому, главному, что ждало их впереди. Очевидность этого испугала Светлану, и она прошептала, едва оторвав губы:

– Может, мне сегодня же уехать в Москву? Помолюсь за убиенных дома.