Тайна синих озер

Ей почему-то стало жалко этого забавного старичка. Ишь как расстраивается! Впрочем, какой же он старичок? Вполне еще крепкий, разве что бородка эта старорежимная, или — пиратская. Как у Зуриты из фильма «Человек-амфибия».

— Михаил Петрович. А вы фильм «Человек-амфибия» смотрели? Я — так два раза уже! В клуб привезут — еще пойду. Там такая музыка!

— Да, музыка там замечательная. И актеры очень даже, знаете, ничего… — Дачник прищурился от солнца и поправил соломенную шляпу с широкой темно-голубой лентой. — А что эта девочка, Зоя? На ней весь музей?

— Ну-у… Она документы переводит, на все лето задание!

— Переводит?

— Она недавно у нас, из Тянска. Там немецкий учила, — зачерпнув из колодца воды, пояснила Женька. — У нас же — французский.

— Понимаю, понимаю, — Мельников подмигнул собеседнице и засмеялся: — «Амур-тужур» куда лучше, чем «доннерветтер»!

— Ой… А вы немецкий знаете?

— Так… когда-то в университете учил… Ах, какие же вы молодцы! Просто сердце радуется, глядя на такую молодежь!

— Ну уж скажете… — засмущалась Женька.

— А вот эта девочка, Зоя… она что же, с родителями переехала?

— Не-ет, мать у нее умерла, она и переехала. К тете Нюре Курочкиной, она в больнице работает сестрой-хозяйкой. Да ее все знают…

— Хелло! — у самого колодца резко затормозил велосипедист в темных очках — Леха Кошкин, он же — Алекс.

Ах, какая на нем была рубашка! В цыганском таборе все бы умерли от зависти. Шелковая, ярко-желтая, с какими-то фиолетово-зелеными цветами и ярко-красными ягодками! От такой жуткой попугайской расцветки у неподготовленного человека, верно, мог бы приключиться нервный тик. Интересно, для чего вообще такую ткань производят? Наверное, диваны обивать…

— Ладно, молодые люди, увы, спешу. Всего доброго! — приподняв шляпу, Мельников поспешно зашагал прочь — куда-то в центр, к площади.

Алекс же… Нет, это надо было видеть! Не слезая с велосипеда — обычного, черного, ничем не примечательного, — приподнял очки, картинно упираясь ногами в землю.

— Привет, говорю, Колесникова. Ну, как тебе Хейли?

— Привет. А ничего! — улыбнулась девушка. — С удовольствием послушала. Ой! Ты, наверно, хочешь забрать?

— Да нет, слушай… Просто… скоро будет еще. Друзья подгонят. Клифф Ричардс, Фэтс Домино и этот… Джерри Ли Льюис! Слышала кого-нибудь?

Женька помотала головой:

— Нет. Хотя «Домино» — это же песня такая французская! Домино, домино, ла-ла-ла-ла…

— Ну уж, — фыркнул Алекс. — Это точно не французское. Честно сказать, я и сам толком никого не знаю. Но послушаю! Тебе надо?

— Спасибо! Хотелось бы…

— Тьфу! — подошедшие к колодцу тетушки покосились на Алекса и разом плюнули.

— Ну и молодежь!

— И куда только милиция смотрит?

— А эта-то с ним… любезничает! Волосы распущены — тьфу! А ведь комсомолка, наверное?

— Что т-ты, Ивановна! Кто таких в комсомол-то возьмет? Тюрьма по ним плачет! Тю! Это не Колесниковых ли дочка, да-ак?

Говорили тетушки громко, ничего и никого не стеснялись. А чего им стеснятся-то — они же не стиляги!

— Ох, надо участковому сказать, чтоб принял меры. А то ведь и до беды недалеко!

Покусав губу, Женька поспешно подняла ведерко:

— Ладно, Леш, пойду я. А пластинки…

— Да ты слушай пока. Потом уговоримся — встретимся.

На том и расстались. Стиляга Алекс Кошкин покатил себе по местному «Бродвею» — улице Советской, провожаемый возмущенными взглядами общественности и не всегда цензурными комментариями. Хорошо еще, камни вслед не кидали! Впрочем, Алекса все это даже заводило как-то!

А вот Женька расстроилась. И вовсе не из-за косых взглядов. Просто Макс к колодцу так и не пришел. Оно и понятно — выпускной скоро, да еще медкомиссию надо проходить. Некогда. Жаль…

* * *

Двадцать второго июня на площади рядом с братской могилой был митинг. Выступали ветераны, люди еще в большинстве своем не старые, уважаемые. Стояли, сверкая наградами и скорбно поджав губы.

Школьники пришли нарядные, парни — в белых рубашках, девчонки — в белых передниках. Была и милиция — в парадной форме. По приказу начальника младший лейтенант Дорожкин даже произвел салют, сделав пять выстрелов в воздух из карабина Симонова. Народ аплодировал.

Митинг закончился быстро, все понимали — это ведь никакой не праздник, а День памяти, черный, недобрый день.

Фронтовики — а воевали почти все, не в армии, так в партизанах — поминали павших товарищей и вообще — погибших, сгинувших в эту жуткую войну. Никакого пафоса не было и в помине — фронтовики не поняли бы, могли и в морду заехать. Да и почти все районное начальство тоже повоевало — и первый секретарь, и второй, и председатель колхоза…

Поминали кто где. Начальство — в сельсовете, а люди попроще — в рюмочной, в чайной или просто на природе. Милиции было указано в такой день пьяных не хватать. Да и пили-то по уму, не от радости — скорбно.

Даже в милиции — и то выпили. В кабинете начальника, в конце рабочего дня. Из воевавших были техник-криминалист Теркин — пехота, старшина Дьячков из дежурки — артиллерист, ну и сам начальник отделения Иван Дормидонтович — полковая разведка. Вот они-то потом втроем и остались. После всех.