Тайна смерти Горького: документы, факты, версии

До его смерти мы мало осознавали, какой опорой он был для каждого из нас в нашей внутренней, со стороны почти незаметной, но мучительной работе.

Он оставил нам великие традиции большой литературы, пришедшей из прошлых веков и уходящей в будущее – традиции Шекспира и Гете, Пушкина и Данте, Байрона, Чехова и самого себя.

Если мы нарушим эти традиции, если мы пренебрежем законами художественной правды, смелости обобщений, проницательности и внутренней писательской свободы, – мы никогда не создадим литературы, стоящей на уровне нашей высокой эпохи, мы, как рабы, зароем талант свой в землю и пройдем над миром той угрюмой и скоро позабытой толпой, о которой говорил Лермонтов.

Горький был непримирим. Он жестоко бил по человеческой тупости, грубости чувств и дикости нравов. Один из первых людей эпохи – он знал, что без воспитания в людях высоких чувств нет, и не может быть подлинного социалистического общества.

Его жизнь и старость были завидны и прекрасны. Он знал высокое счастье никогда не устающей мысли, зоркого глаза, веры в человека, счастье острой памяти и жадности к каждой жизненной мелочи.

Он знал и любил свою родину, и этому чувству мы должны были у него научиться, – чувству, сжимающему сердце и похожему на материнскую любовь, – прекрасному чувству, заставляющему нас всей силой своих помыслов стремиться к осуществлению веселого и мудрого существования на земле. Константин Паустовский» [143].

Павел Андреевич Павленко – советский писатель и киносценарист, а в дальнейшем – лауреат четырех Сталинских премий первой степени (1941, 1947, 1948, 1950) за сценарии к фильмам «Александр Невский» (1938) и «Клятва» (1946), за роман «Счастье» (1947), за сценарий фильма «Падение Берлина» (1949); депутат Верховного Совета СССР, известнейший деятель культуры сталинской эпохи (тогда многие его произведения практически считались классикой), познакомился с Горьким в 1932 году, когда вышел в свет его документальный роман о Парижской коммуне «Баррикады», сдержанно оцененный критикой (в том числе и Горьким – с «теплой суровостью»). Позже Павленко был включен в оргкомитет Первого съезда советских писателей (1934), затем избран в правление Союза писателей, на долгие годы сохранив за собой высокое место в иерархии советской литературной бюрократии. В 1932–1938 годах редактировал журнал «30 дней», стал одним из ближайших помощников Горького в организаторской работе по журналу «Колхозник», альманахам «Год XVI», «Год XVII» и «Дружба народов» [144]. Узнав о смерти Горького, Павленко откликнулся следующей запиской в газету «Правда»: «Сейчас трудно собрать мысли и написать именно то, что хочется сказать. Смерть М. Горького – событие тяжелое. Мало сказать, что мы осиротели. Когда подумаешь, что никогда уже богатырская энергия Горького не коснется наших дел и наших планов, – становится сиротливо и невольно чувствуешь себя старше» [145]. Спустя незначительное время, Павленко все же пишет некролог. Текст некролога хранится в Архиве А. М. Горького в черновом автографе, написанном простым карандашом: «Не хочется верить, что Горького больше нет, что исчезла и не возникнет вновь богатырская энергия этого великого человека, до самой смерти работавшего за десятерых. Что уже никогда больше не услышим мы его гигантские планы литературного строительства, рассчитанного на годы, на поколения и каждый раз ставящего перед литературными силами нашими задачи великой исторической трудности, но вместе с тем и великолепной новизны и оригинальности.

Не верится, что мы никогда больше не услышим <ворчливого> [зачеркнуто. – Е.М.] строгого его голоса, умевшего неповторимо говорить о вещах трудных, славных, необыкновенных.

Горький был тружеником и любил видеть труд других. Тонкий слух на все талантливое, способное, энергичное, – будь это в искусстве, в науке или народном хозяйстве – помогал ему отыскивать людей и с щедростью впрягать в дела, которыми он бывал всегда окружен непомерно. Дел вокруг него всегда было больше, чем людей.

Рано закончилась биография великого бунтаря, труженика, искателя людей – глубокого художника. Характер его еще развивался. Горький рос вместе со своей социалистической родиной, как юноша, – и не хочется верить, что нет больше этого самого молодого и самого сильного человека в искусстве XX века» [146].

Поэтесса и прозаик Вера Михайловна Инбер откликнулась на смерть Горького коротко и емко: «Когда мы писали наши книги, нам всего важнее было, что скажет о них Алексей Максимович. Он был нашим судьей и нашей совестью. Не только мы, но вся мировая литература осиротела без него» [147].