Тайна смерти Петра III

Появление копии 3‑го письма Орлова через 40 лет после событий, ее внедрение в оборот рукописных материалов по истории России, которыми, минуя цензуру, обменивались образованные соотечественники (недаром Ростопчин послал этот документ не только Дашковой, но и С.Р. Воронцову в Лондон), закрепляло одну версию убийства Петра III. На протяжении двух столетий исследователи считали источник достоверным, а отсутствие его подлинника и несколько странные обстоятельства обнаружения никого не смущали.

Между тем сама история Ростопчина вызывает вопросы. В примечаниях к своей копии он писал, что после смерти Екатерины II ему и генерал-прокурору Сената А.Н. Самойлову велено было запечатать кабинет государыни. «Через три дня по смерти императрицы поручено было великому князю Александру Павловичу и графу Безбородке рассмотреть все бумаги. В первый самый день найдено это письмо графа Алексея Орлова и принесено к императору Павлу; по прочтении им возвращено Безбородке, и я имел его с четверть часа в руках. Почерк известный мне графа Орлова. Бумага – лист серый и нечистый, а слог означает положение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева государыни, и сим изобличает клевету, подшую на жизнь и память сей великой царицы. На другой день граф Безбородко сказал мне, что император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова. Прочитав в присутствии его, бросил к камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал»⁶¹⁶.

Дашкова, передавая ту же историю со слов Ростопчина, приписала Павлу восклицание: «Слава богу! это письмо рассеяло и тень сомнения, которая могла бы еще сохраниться у меня». Если император испытал радость и облегчение, то зачем было сжигать письмо? Возможно, подлинник содержал нечто большее, чем копия, и Павел не хотел, чтобы неудобные строчки сохранились? Можно ли без санкции государя скопировать такой источник, не опасаясь опалы? Вопросов история Ростопчина порождает множество.

До работы О.А. Иванова о письмах Орлова из Ропши в самом факте существования 3‑го письма никто не сомневался. Однако исследователю удалось выдвинуть весомые аргументы в пользу того, что перед нами – фальсификация. При этом созданная умело, которую за «четверть часа» сочинить нельзя. Так, Ростопчин был хорошо знаком с первыми двумя письмами Орлова и должен был держать их перед глазами, составляя третье. Сходны титулования Екатерины в начале записок и обороты речи. В то же время имелись и бросающиеся в глаза различия. В подлинных письмах Орлов обращался к императрице на «вы», в копии – на «ты». Язык копии заметно грамотнее, чем оригиналов. Петр III назван «государь», вместо «бывший государь»⁶¹⁷.

Копия Ростопчина получила хождение уже после смерти Павла I. Чего он добивался, снимая вину с Екатерины II? Расположения нового императора Александра I, обещавшего править «по уму и сердцу своей бабки»? Очевидной исторической параллели, которую ухватил А.Н. Тургенев – «…или, подобно внуку Александру, она лишь воспользовалась благами уже совершившегося?» – выгодной молодому царю? Доверия Дашковой? Благосклонности великой княгини Екатерины Павловны, интересовавшейся историческими документами? Иванов показал, что до появления копии, с которой Ростопчин стал вхож к влиятельным лицам, забавляя их любопытным свидетельством старины, он пребывал в опале. Александр I не благоволил к бывшему сотруднику отца. Однако постепенно, благодаря любимой сестре царя, Екатерине Павловне, дела Федора Васильевича пошли на лад: она «буквально вырвала для него место московского генерал-губернатора». А сблизил Ростопчина и великую княгиню именно общий интерес к недавнему прошлому. Он стал завсегдатаем ее салона в Твери и пленял слушателей живым, артистическим пересказом анекдотов минувших царствований.

Однако остаются сомнения. Грамотность языка копии сравнительно с оригиналами можно объяснить именно фактом переписывания. Обращение на «ты» и наименование Петра III «государем» без добавки «бывший» – волнением автора. Странную история с сожжением письма – импульсивностью Павла I или его злонамеренностью по отношению к матери. Тот факт, что краткое сообщение о смерти императора имелось во втором письме, не исключает возможности написания третьего – более пространного. Таким образом, ставить точку в расследовании рано.

Кроме того, отсутствие «признательного» письма из Ропши еще не снимает подозрений с Орлова. Оно лишь показывает, что события развивались не так, как описано в этом источнике. Пока письмо считали подлинным, оно служило главным аргументом, затмевая собой слова, сказанные Алексеем Григорьевичем в Вене в 1771 г. о том, что его вынудили пойти на преступление. Но коль скоро первый источник утратил доверие ученых, естественным образом повысилось внимание ко второму.