Тайна Соколиного бора

Василек снова обнимает руками колени. Его, конечно, будут скоро допрашивать: где он взял батареи и шрифт? А может быть, и записка уже в их руках. Ведь он здесь без ватника, в который она была зашита… Только теперь пришло к нему сознание его собственной роли. Последнее его боевое задание: ни одним словом не выдать товарищей.

Но что он будет говорить? Ведь они спросят, кто он, откуда.

Скажет, что все это нашел случайно… Нет, не годится! А письмо в ватнике тоже нашел?!

Назовет себя каким-то другим именем, жителем какого-то села… А разве они не смогут проверить?..

Сказать свое настоящее имя?.. Василек пугается. Тогда заберут мать, схватят Мишку и Тимку. Нет, он ни словом об этом не обмолвится! Но что же говорить? Как обмануть?.. Говорить, что в голову взбредет, — пусть думают, что сумасшедший?.. Нет, только мучить будут дольше.

Ох, как было бы хорошо, чтобы никого не видеть, никому ничего не отвечать! Умереть сейчас же, замолчать — навеки…

Замолчать…

Да, молчать! Не проронить ни одного слова, быть немым, как эта стена.

Снова слышны тяжелые шаги. Они то приближаются, то отдаляются, наполняя звучным эхом тюремные коридоры. Чьи-то руки шарят по двери, скрипит в заржавленном замке ключ. Дверь растворяется настежь, луч фонарика белым пятном скользит по стене. В дверях — кто-то грузный и неуклюжий.

— Выходи! — скрипит его голос.

Ошеломленный Василек едва не поднялся на ноги, забыв на мгновение свое решение притвориться глухонемым. К счастью, тело его словно застыло, и он не смог даже пошевельнуться.

— Выходи! — скрипит голос так же лениво и неумолимо, как и в первый раз.

Василек успел уже опомниться.

Человек заходит в конуру, берет мальчика за воротник, бесцеремонно ставит на пол и толкает к выходу.

…Войдя в комнату, Василек жмурится от яркого света.

За столом сидят гитлеровцы. Их пятеро. Василек вздрагивает: один из них очень похож на Отто. Они курят вонючие сигары, с интересом, как какую-то диковинку, рассматривают ссутулившегося мальчика.

Они почти ласковы. Вот тот даже усмехается.

Чего же им не усмехаться! Ведь с ног сбились в поисках подпольщиков. Несколько раз нащупывали ниточку: схватят, потянут, а она и порвалась. Никак не могли дотянуться до самого клубочка. И вот теперь они уже нащупали клубок!

Один из немцев, видно старший, сладенько улыбаясь и показывая пухлой рукой на стул, приглашает:

— Садите, мальтшик…

Василек думает о том, что ему делать. Немец еще выразительнее показывает на стул, и тогда Василек пристраивается на краешек.

Старший открывает коробку шоколадных конфет:

— Кушайт, мальтшик. Хорош, хорош! Вкус…

Василек даже не глядит на коробку.

Спрятав улыбку, немец откидывается на стул и, напрягаясь, отчего его лицо становится похожим на печеное яблоко, говорит:

— Форнаме, мальтшик, — то есть имя, мальтшик?

Василек с удивлением рассматривает мундир другого немца, с белым черепом на рукаве, и, кажется, не слышит вопроса.

Старший с деланным недовольством роняет:

— Много русски мальтшик, но такой глюпый и невоспитани мальтшик не видель никогда.

Потом буркнул что-то другому, и тот заговорил по-русски:

— Ты должен быть умнее. Только поможешь себе. Ведь ты это не сам придумал. Скажи только, кто тебе все это дал, кто тебя научил этому. Скажешь правду — господин домой отпустит, к мамке. Не скажешь правды — сделает капут.

Василек хочет крикнуть им в лицо, что пусть десять раз сделают ему «капут», но он не скажет ни слова. «Почему же они не понимают, что я глухонемой?» думает он. Он так занят этой мыслью, что и действительно не слышит переводчика.

— Так вот начнем. Скажи нам: как твое имя и фамилия и откуда ты?

«Нашли дурака!» думает Василек и удивляется: как это он отгадал, о чем они его будут спрашивать? Невинными глазами, будто не слыша вопросов, он разглядывает старшего; тот утомленно опустил на руки голову, словно его совсем не касается то, что скажет Василек.

Внезапно старший отрывает руки от лица, злыми глазами сверлит Василька. Потом кричит:

— Может, мальтшик будет говорили, где браль это?

Он поднимает со стола газету, и Василек видит две батареи и рассыпанные палочки шрифта.

Все это так напоминает ему о другом мире, что он чуть не кричит: «Пустите меня, пустите! Я жить хочу, жить!..» Но сразу приходит в себя. Отводит глаза от этих дорогих сердцу предметов и смотрит в окно. Через головы допрашивающих видит синий кусочек неба.

«Какое оно хорошее, какое оно синее!» думает он, может быть впервые за свою недолгую жизнь заметив всю прелесть ясного неба. Он не видит, как от злости перекашивается лицо старшего, как разъяренный фашист швыряет коробку конфет.

— Развязать язык щенку! — хрипит он.

Василька хватают за руки, как ягненка, и волокут в другую комнату.

«Мстите и моей рукой!»