Крестьянин подошел совсем близко, огляделся по сторонам и направился к повозке, но взгляд его блуждал поверху. Он видел орла, но не замечал возчика под телегой. Теперь он стоял возле самого колеса, так что возчику были видны только ноги, совершенно мокрые, зато было слышно, как обладатель ног прохрипел: «А, ты прибыл? Отлично!» Потом человек вскарабкался на телегу. Возчик метнул взгляд на камни, подложенные под колеса: не дай Бог, подвода стронется с места. Но камни стояли намертво. Он пробормотал про себя: «Да кто ж ты такой, мерзавец, чего же ты в такой проливень лезешь не под телегу, а на нее, чего тебе там понадобилось?…» Но тут человек, испустив рык, спрыгнул с телеги вниз. Комья грязи полетели у него из-под ног прямо в лицо возчику, однако возглас «Ах ты, дурак поганый!» потонул в воплях и хохоте человека, который горланил:
– Давай, дождь, лей шибче! Круши все подряд! Ишь чего надумал… Да я опять куплю, всего накуплю сызнова!
Возчик отер глаза от грязи и увидел, как человек, грозя кулаком то ли небу, то ли тучам, скачет на месте. Потом он лихо подбоченился и замер посреди мутных луж, тряхнул головой, повернулся кругом и, не разжимая кулаков, заложил руки за спину. И тут заметил, что весь вымок, что брюки у него до колен перепачканы глиной. Возчику, прятавшемуся под телегой, человек под дождем представлялся полным безумцем, но он был так захвачен неожиданным зрелищем, что не в силах был даже усмехаться или качать головой. Он видел, как человек, постояв немного неподвижно, снова дернулся и завопил:
– Эй, где вы? Сюда! Нане-Али! Староста! Идите сюда! Куда разбежались?
И стал плясать между тюков и мебели, прыгая по глине под проливным дождем, словно петарда, подскакивал, кричал, тискал грудь одной статуи, цеплялся за крепкий гипсовый клюв другой, бил рукой по барабану. Вышедший из строя барабан не издал ни звука, просто повалился в грязь. А человек плясал и плясал, припевая все одно и то же: «Где вы есть? Сюда идите!» Но никто не показывался. Тогда, задыхаясь, он бросился в золоченое кресло, укрытое нейлоном. Ведь он совершил дальний путь, одолел крутой подъем, а тут еще эти пляски… Он еле переводил дух. Но, увидев тубу, которую поливал дождь, он опять вскочил, поднял ее, просунул руки в свернутое кольцом медное тело, а раструб утвердил на плече и начал изо всех сил дуть в мундштук, заставляя тубу подать голос. Раздавшиеся звуки не были похожи ни на звучание музыкального инструмента, ни на крик животного, но возчику они напомнили рев охрипшего осла, а самому крестьянину казались подобными зову трубы Эсрафила [13]
. Во всяком случае, под этот мотив он почувствовал, что начинает жить заново. Он закричал:– Эгей, Али, глянь – дудочка! Дудочка для тебя, беги скорее!
Потом опять пустился в пляс, теперь уже вместе с обвившей его кольцами тубой, блестящей и ревущей.
Возчик же, скрючившийся в три погибели под повозкой, наблюдал оттуда это соединение медного блестящего полого тела с заляпанными грязью мокрыми штанами. Тело было большим и голосистым, но без лица, с одним лишь круглым толстым ртом, который испускал громовой храп, а металлические извивы то и дело задевали землю, так как ноги человека разъезжались на скользкой глине. Трубный глас и звон металла о камни смешались с громким оханьем, когда человек всем телом рухнул на землю. Немного погодя он поднялся с трудом: ведь на нем всей тяжестью висела туба. Но, как она ему ни мешала, никаких попыток высвободиться он не предпринимал. Отдышался и тихонько заковылял к дому. Сделал несколько шагов, замешкался, отыскивая в кармане ключ. Под громоздкой ношей, которая его окольцевала, нелегко было справиться с миниатюрным ключиком. Но в конце концов он отпер замок и распахнул дверь, с металлическим скрежетом втиснулся в неширокий проем, потом створка тихонько закрылась.
Дождь лил не переставая.
Возчик, все так же скорчившись сидевший под телегой, чихнул и, усмехнувшись, пожелал сам себе:
– Будьте здоровы!
35