Однажды утром ко мне подошел Павел Родионович и протянул какие-то бумаги.
— Посмотри-ка, Леонид. Нашли в архиве.
В бумаге значилось: «17 бронзовых скульптур и 11 ваз Большого каскада укрыты в тоннеле, что западнее Большого грота, в откосе против галереи, соединяющей Большой дворец с „Корпусом под гербом“.
— Ты что-нибудь знаешь об этом?
— Да, — ответил я. — В шутку этот тоннель называли „убежищем богов“.
— Почему? — не понял Павел Родионович.
До него вообще плохо доходили шутки. Я вздохнул и пояснил:
— Спрятанные скульптуры были сняты с Большого каскада и изображали античных богов.
— Ах, вот в чем дело. Ну, и что?
— Ничего.
— Что значит ничего?! — рассердился Павел Родионович. — Я тебя конкретно спросил про тоннель. Как он был обнаружен? Или прорыт?
— Этого я не знаю.
— Что же ты тогда знаешь?
— Знаю, как заполняли тоннель.
— Слушай! Из тебя слова клещами не вытянешь! Все выспрашивать надо! Неужели не ясно, что мне нужно знать все подробно?
— Ясно, — невозмутимо ответил я и отрапортовал: — Фигуры были уложены на доски, а выход из тоннеля мы несколько дней заделывали бревнами, засыпали землей, обкладывали дерном.
— Ты можешь показать точное место?
Мы подошли к откосу, о котором говорилось в бумаге, и я понял, что ничего сделать не в силах. Дерн, уложенный в сорок первом, давным-давно сравнялся с остальной травой. Никаких отличительных признаков не было. А самое страшное — откос был огромен. Он вытянулся на многие метры в длину и высоту. В каком месте откоса находился тоннель? В бумаге не было более точных ориентиров.
Я честно сказал Павлу Родионовичу:
— Место точно указать не могу.
— Эх ты! — укоризненно воскликнул Павел Родионович.
Он никогда не делал скидок на то, что мне всего пятнадцать, а в начале войны было двенадцать. Он не понимал, что двенадцатилетний пацан не может запомнить все на свете. В двенадцать лет совсем другие вещи и события кажутся главными. Я помнил, что было „убежище богов“, и все.
— Ладно, — вздохнул Павел Родионович. — Подождем, пока саперы полностью пройдут откос, а там будем распахивать целиком.
Но целиком распахивать откос не пришлось.
Я очень хорошо помню этот день. Мы сидели на траве, разложив на газете скудный обед, и слушали репродуктор.
Тайник открыли саперы.
— Здесь что-то есть! — негромко сказал один из них. — Щуп приподнял пласт дерна. За ним видны доски.
— Это „убежище богов“! — заорал я.
Наша бригада ринулась вперед, но саперы остановили нас резким окриком:
— Всем стоять на месте! Под досками могут быть мины!
Доски осторожно убрали. Мин не было.
— Эй, пацан! — крикнул мне сапер. — Ты, кажется, прав! Доски закрывают вход в какое-то убежище!
Знаете, даже Павел Родионович заулыбался! Он хлопнул меня по плечу, потом неловко притянул к себе и поцеловал куда-то в макушку:
— Ленчик! Дорогой ты мой! Тоннель нашелся! Ну, теперь вперед! — воскликнул он, рванулся к тоннелю и тут же остановился.
У входа в тайник лежал труп красноармейца, одного из защитников Петергофа. Он погиб здесь в сорок первом и был кем-то наспех похоронен рядом с „убежищем богов“.
Мы стояли в полном молчании, сняв шапки, не решаясь двинуться дальше.
А потом в течение нескольких дней из тоннеля извлекали статуи и вазы. Нашей бригады для такого грандиозного дела оказалось мало. Павел Родионович отрядил к нам на помощь солдат.
Солдаты, выносившие статуи, удивлялись, как же смогла небольшая группа музейных работников, без необходимых подъемных приспособлений и устройств, под артиллерийским обстрелом снять со своих мест и затащить в тоннель тяжелые бронзовые фигуры.
Я тоже удивлялся. Потому что без этих самых подъемных средств работали не просто сотрудники музея, а женщины, три старика и мальчишка.