Тайна старого городища

— Это потому, что вы слушаете мой рассказ, будто историческую сказку, — сказал Скорняков. — А вы отнеситесь к нему как к политическому эпизоду. Я ведь вам объяснил, что сибирские земли, в отличие, скажем, от княжеств европейской Руси, не ощущали такого сильного влияния Москвы ни в экономическом, ни в политическом отношении. Сибирь, несмотря на то что многие территории этого края были изучены российскими подданными, не прониклась духом привязанности к Москве, в то время как сама Москва ни на миг не сомневалась в своем праве управлять регионом на правах собственника. Поэтому, возможно, и сложилась примерно та же ситуация, что с самой Москвой конца шестнадцатого века, когда после смерти Ивана Грозного и сына его Федора пресеклась правящая династия.

Скорняков улыбнулся.

— Между прочим, та самая Смута, в которой наши историки по традиции уже многие века винят поляков, была вполне обычным делом, когда представитель известной монархической династии предлагает себя на престол, освободившийся после вымирания прежней правящей династии. Этому в истории много примеров, но почему-то именно притязания на русский трон вызывают так много обид.

— Смута-то тут при чем? — снова удивился Воронов.

— Смута? Смута ни при чем, — согласился Скорняков. — Смута — пример. Собранные мной документы, описывающие некоторые обстоятельства, позволяют предполагать, что Гагарины готовили провозглашение Сибирского царства во главе с Алексеем Петровичем. Алексей Петрович — Романов, и Романов законный! Он зачат и рожден в браке, который признан всем тогдашним цивилизованным миром! Следовательно, если в какой-то форме он станет государем, то это вполне можно было бы представить миру чем-то вроде формального пожалования, подобного, например, французскому, где провинция Дофине вручается наследнику престола. При этом, с одной стороны, Алексеем можно было бы управлять, а с другой — всегда можно было бы выдвигать его претендентом на российский престол.

Скорняков помолчал.

— Представьте себе, что сибирский государь Алексей Первый в январе тысяча семьсот двадцать пятого года, после смерти батюшки своего, императора всероссийского Петра, занимает его место! Кто и на каких основаниях возражал бы ему?

Он еще немного помолчал и сказал будто между прочим:

— Ему, а возможно, и кому-то другому. До конца ведь неясно, для кого Гагарин готовил сибирский трон.

— История интересная, но какое отношение она имеет к нашим временам? — спросил Воронов.

Скорняков ответил после небольшой паузы:

— Скажем так: я сейчас не могу найти точного ответа на ваши вопросы, я не знаю, в какой стороне следует искать эти ответы. Просто я хочу, чтобы мы с вами вместе проследили, так сказать, пути наших с Иваном совместных исследований, чтобы найти те нити, которые, возможно, помогут раскрыть тайну его убийства.

— Ну что же, — кивнул Воронов. — Давайте попробуем сделать так.

— Есть что-то еще?

— Как вам сказать? Я же сказал, что понемногу начинают приходить в голову некие вопросы и соображения. Вот вас интересовало, какие у нас были научные, ну, или скорее краеведческие интересы, которые нас сближали. Мне вот стали приходить на ум некоторые общие рассуждения.

Отмечу, например, что Сибирь до революции была местом довольно своеобразным. Между прочим, тут не было помещичьего землевладения, поэтому идеи большевиков о захвате помещичьих земель мало кого интересовали. Земли-то навалом, бери — не хочу! То есть вроде как вольница. А с другой стороны, тут вам и ссылка, и каторга. И получается соседство и взаимовлияние довольно своеобразных элементов. Каторжане-то в массе своей не очень спешили к себе на родину, ибо добрую память о них хранить там было некому. Вот и оставались тут.

Но это снова, как вы говорите, теория. Перейдем к практике, вернемся назад. В 1825 году восстали декабристы, но никаких побед не снискали. В значительной степени неудача эта была обусловлена тем, что они и сами не знали, за что, собственно, борются. То ли республика, то ли конституционная монархия. А выступать единым фронтом, когда нет единой идеи, невозможно. В общем, восстание подавлено, следствие проведено, многих декабристов ссылают в Сибирь, некоторых и на каторгу. Аристократия хорошо себя чувствует в холе и неге, а если вокруг неудобства, она сразу начинает хныкать, но постепенно как бы оборачиваться в кокон обстоятельств. Так и живут, так и жили бы. Но тут вспыхивает восстание 1830 года в Царстве Польском. Восстание отважное, но скорее пафосное. Некоторые историки утверждают, что во главе восстания находилось национальное масонское общество, объединившее наиболее ярких патриотов. Иначе говоря, заговор узкой группы, как и в случае декабристов. Так или иначе, но и польское восстание было подавлено, и многие его участники оказались тут же, в Сибири.

Скорняков помолчал.

— И снова я должен сказать вам, Алексей, что свою картину складываю на основании долгих размышлений, сопоставлений, но лишь немногочисленных фактов, которые удалось извлечь из разного рода писем, протоколов, объяснений.