Тайна старой монеты

На кладбище, во время гражданской панихиды, выступил ректор университета, потом, скрипя протезами, к микрофону подошел прилетевший из Ленинграда фронтовой друг Зарецкого полковник в отставке Арешин. Затем от кафедры слово дали Завалишину. Тот долго и красноречиво распространялся о заслугах покойного. Дождь усилился, и траурный митинг закончился досрочно.

— Знаете... — сказал Барабанов, когда они возвращались с похорон. — Что ни говорите, а меня очень беспокоит дальнейшая судьба коллекции. Сомневаюсь, что Андрей в состоянии разумно распорядиться ею.

— Самым разумным вы, конечно, считаете, чтобы Андрей подарил ее вам? — поинтересовался Петрунин.

— Ваши шутки, Виталий Николаевич, ни к месту, ни ко времени.

— Но вы правы в главном, — не обращая внимания на упрек, продолжал Петрунин. — Андрей в нумизматике дилетант, у него свой идол — вон та девчонка, — он кивнул в сторону Нины, — а на монеты ему плевать.

— Может, нужно поговорить с ним, выяснить его планы? — робко предложил Мезенцев. — Хотя, наверное, сейчас говорить об этом некстати.

— Сейчас, разумеется, рано, — согласился Петрунин. — Но дело в том, что, когда будет не «рано», Андрей все равно не станет нас слушать.

— Но ведь коллекция может стать легкой добычей какого-нибудь проходимца, — забеспокоился Мезенцев.

— Или настоящего коллекционера, — поправил Барабанов.

— У кого найдется такая сумма? Фантастика. Один рубль чего стоит! — засомневался Игорь Павлович.

— Ну почему, среди настоящих коллекционеров есть весьма состоятельные люди, — возразил Барабанов.

— Если вы о себе, Владимир Константинович, то даже вам, несмотря на вашу экономность, не скопить таких денег, — успокоил его Петрунин.

— Ну назовите примерную сумму, — не унимался Барабанов. — Сколько может стоить рубль? Пятьсот? Тысячу? Две?

— У вас бедная фантазия, — пожалел его Петрунин.

— По-моему, обладание такой монетой может сделать ее владельца счастливым, — сказал Мезенцев. — Андрей должен проникнуться сознанием того, какой ценностью он располагает. Наш долг внушить ему это.

Наступило молчание. Каждый думал о своем — о бренности бытия, о неожиданной смерти Зарецкого, о коллекции профессора, о том, как сложится дальнейшая судьба знаменитого рубля, и в этих мыслях не все было обычным.

Невосполнимость, реальность постигшей утраты Андрей ощутил не в тот момент, когда гроб опустили в могилу и он первым бросил ком земли. Произошло это позже — когда все разошлись и в квартире остались только Барабанов, Петрунин, Мезенцев и Нина.

И вот здесь Андрей понял: деда нет. Он сел на тахту и опустил голову на ладони. Виталий Николаевич сел рядом.

— Поверь, Андрюша, нам всем тяжело. Короче, не сомневайся, тебя мы не оставим... Двери моего дома всегда открыты для тебя. Хочешь, перебирайся ко мне. — Петрунин обнял его за плечи.

— Конечно, — поддержал Барабанов, — мы всегда поможем. Если что надо — не стесняйся. Главное — не торопись связать себя узами Гименея. — Он выразительно посмотрел в сторону Нины. — Сначала надо окончить университет.

— Зачем сейчас об этом, Владимир Константинович, — перебил его Мезенцев.

— Верно, верно, не буду, — согласился Барабанов.

Андрей поднял голову, огляделся: в большой светлой столовой все было как всегда, только, кажется... Да, в углу не было на обычном месте тумбочки, в которой хранилась коллекция монет. Странно... Где она? Он вскочил, взволнованно огляделся еще раз. И тут же успокоился, вспомнил: еще утром, по настоянию Барабанова, тумбочку перенесли в комнату Андрея и заперли дверь. Андрей не понимал, для чего это нужно, но Барабанов был убежден в своей правоте, да и Петрунин с Мезенцевым его поддержали: береженого бог бережет.

— Ты еще молод, Андрюша, и не все понимаешь, — объяснил Барабанов.

Кто знает, подумал тогда Андрей, что самое ценное оставляет после себя человек. У деда на этот счет существовало твердое мнение. Он как-то полушутя сказал: «Если придерживаться восточной мудрости: «Написать плохую книгу — бездна позора», то станет очевидным, что я в своей жизни совершил не так уж много позорных поступков. Ведь мне удалось написать всего шесть книг. Но это — самое ценное, что есть у меня».

— А вот дед полагал, что только книги могут представлять ценность, — возразил он Барабанову.

— Конечно, — смутился Барабанов, — но это, так сказать, ценность духовная, а коллекция — да еще такая! — реальная материальная и историческая ценность. И ты должен сберечь ее. Так что давай, дружок, перенесем тумбочку к тебе в комнату и закроем. Сегодня здесь публики побывает немало, не исключено — весьма разношерстной. Да, да, не спорь, — увидев, как поморщился Андрей, сказал он.

Жестокий, обнаженный практицизм Владимира Константиновича покоробил Андрея, но в этот день противиться он не стал: он делал все, что ему говорили. Тумбочку перенесли в комнату Андрея, дверь заперли на ключ, а ключ Андрей взял себе.

И вот сейчас он захотел поставить тумбочку на место: пусть будет все как при дедушке.

— Прежде чем уйти, дай-ка я еще раз полюбуюсь рублем Константина, — попросил Барабанов.