Тайна стеклянного склепа

Глава V Новый облик доктора Иноземцева

Свет потух, остался лишь слабый луч неполной луны – только взошедшей и светившей в окна сквозь частую рябь спущенных жалюзи. У стены слева появилась высокая, худая фигура, затянутая в черный костюм. Сначала она задержалась на пороге, следом сделала два неуверенных острожных шага. Я вдруг остро почувствовал страх человека, явившегося из темноты – притаившегося и жадно разглядывающего тех, кто восседал на другом конце стола. Будто то был потревоженный ночной хищник.

– Добрый вечер, – проронил он после длительной паузы, и отчего-то по-французски. Я был так поражен появлением Иноземцева, что не сразу придал значения голосу. Скрипучий, металлический, дребезжащий, как расшатанное в старой раме стекло. Услышав его, я невольно вздрогнул и не сразу осознал, что говорил человек.

– Здравствуй, Ванечка, – с волнением заговорила по-русски Элен. – Мы тебя ждали.

– Сегодня у нас гости из Франции, поэтому будем говорить по-французски, – отозвался тот. – Рад вас видеть, Герши.

Я раскрыл рот, но не смог вымолвить и слова, до того был во власти замешательства: ко мне обращался некто совершенно незнакомый, стыдливо прятавшийся в темном углу, и который, верно, считал себя месье Иноземцевым.

Но прошло уже семнадцать лет, доктор имел двоих взрослых детей, почему бы ему не обзавестись тайной, которая оправдывала его столь непонятное поведение. Любой имел право на причуды, право вести себя так, как ему заблагорассудится.

Видя, что я так и не ответил, голос продолжил. В тоне его звучала резкость.

– Давайте сразу расставим все точки над «i». Признаю, что сегодня я проявил малодушие, не смог заставить себя заговорить с вами, там в Медисон-сквер-гардене… Но, Герши, надеюсь, вы поймете меня, узнав, что… почти три года я не показывался никому в том виде… – Голос задрожал еще сильнее и запнулся.

Я молчал, весь обратившись в слух, пытаясь понять, кто прятался на другом конце стола. Но незнакомец говорил, и я начинал узнавать привычные интонации голоса русского доктора, с которым был знаком.

– Люди науки часто рискуют здоровьем, – продолжал он, беспрестанно покашливая в кулак и теребя узел галстука, словно что-то мешало ему в горле. – Мой голос звучит отвратительно, знаю. Я еще не придумал, как усовершенствовать имплантаты в голосовых связках, чтобы звучание стало приемлемым для слуха. Я работаю над биосовместимостью. Свои родные голосовые связки я сжег, как и лицо, и большую часть кожных покровов. Эксперименты не всегда бывают удачны.

– Простите мое замешательство, – наконец я обрел дар речи. – Сочувствую… вам очень. Бесконечно рад, что вы тем не менее живы, и я могу говорить с вами.

– Да, я жив, – с каким-то внезапным ожесточением ответил Иноземцев. – Доктор Иноземцев жив. И будет… буду жить вечно. Над этим я тоже работаю.

– Ла-ла-ла, – тихо пробормотала Зои, а потом еще тише добавила: – Во ху шале тха. Бай-чи!

Я бросил взгляд из темноты угла, где прятался Иноземцев, на девушку. Зои сидела напротив. Последнюю фразу она произнесла вдруг по-китайски, а я ведь и позабыл, что хорошо знал этот язык, да и не одно наречие, ибо много времени проводил в китайских деревнях, порой тяжелым трудом зарабатывая себе на горстку вареного риса. Я знал юэ, путунхуа, лоло, мяо и лао, бывал на землях шанских и тайских племен, спускался к бирманцам, к области сюнну.

Зои сказала: «Я убью его. Идиот!» О ком же она это говорила? Неужели, о неблагодарное дитя, об отце так? Или все еще пребывала мыслями в беседах с Давидом, или же, пока говорил доктор, она успела переброситься парой реплик со своей китайской учительницей? Ведь сидели обе рядом, едва не касаясь локтями. Но мисс Ли не шелохнулась, восседала на краешке стула, точно проглотила шпагу, не участвовала в общем разговоре и на презрительное «бай-чи» не ответила.

– Перейдем к тебе, Зои, – внезапно прервал вихрь моих мыслей голос Иноземцева. – Прими поздравления. Твое сегодняшнее представление превзошло все ожидания.

Неожиданно лицо Зои осветила по-детски радостная улыбка.

– Правда? – Она сверкнула белоснежными зубами, глаза засияли, от хмеля не осталось и следа – будто маску сняла. И помыслить сложно, что губы девушки знают какой-либо иной изгиб, кроме презрительной усмешки. Верно, несмотря на слепую и безудержную злобу, она хранила в тайниках сердца и глубокое благоволение перед родителем.

– Я не смог сказать этого прежде. Но мне понравилось.

Иноземцев если и не видел, как загорелось лицо дочери в ответ на похвалу, если не видел сквозь толщину темной субстанции ночи эту внезапно засиявшую радость в ее глазах, то, вероятно, почувствовал, как оттаивает ее сердце. Тон доктора переменился – он шел на мировую первым.

– Но где Давид? – добавил он. – Я не вижу Давида.

Повисла пауза. А через тянущуюся вечностью минуту воздух вдруг сотрясся громким и надрывным смехом Зои.