Тайна стоит жизни

Матыгулин вытащил пистолет и привалился к дереву, прислушиваясь к темноте.

Шума воды не было слышно, хотя река текла рядом. Но запах воды ощущался, когда небольшой ветерок, словно очнувшись от дремоты, набегал на лес. Сквозь деревья чернотой нефти поблескивала вода.

Откуда-то издалека донесся пароходный гудок. И снова все замерло.

...Майор тем временем настиг хромого старика и шел за ним в нескольких десятках метров позади. Тот не останавливался — изредка только поворачивал голову, глядя по сторонам.

«Видимо, у старика развито боковое зрение — видит, что творится сзади, — подумал Стеклов. — Неужели это он работал на рации?»

Старик шел спокойно, даже слишком спокойно. И это вызывало двойственное чувство: внешне было трудно поверить, что он враг, но что-то в нем настораживало.

Судя по тому, как легко нес старик корзину, майор был уверен — рации там нет.

Под ногой Стеклова треснул сучок — старик внешне никак не прореагировал. «Что, он еще и глухой? Возможно. А может, это тонкая игра. Пожалуй! Надо сейчас же его проверить».

Майор ускорил шаг. Ему показалось, что старик тоже заковылял быстрее. Дальше начиналось кладбище.

— Стойте! — крикнул Стеклов, приближаясь к старику.

Но тот продолжал идти и встал только у глубокого рва. Старик медленно повернул голову. Теперь, метров за пять, майор мог рассмотреть этого ночного странника. Горбоносый профиль и сутулая фигура показались ему очень знакомыми.

И прежде чем он сообразил, где с ним встречался, тот, повернувшись с необычайной легкостью, швырнул в него корзинку и прыгнул в ров.

Майор, откачнувшись от корзины, сделал «нырок», как боксер, уклоняющийся от прямого удара противника. Рванулся вперед, но запнулся о толстый корень сосны, выпиравший из земли. Это спасло ему жизнь. Полыхнул выстрел, и как ветром сдуло фуражку.

Уже падая, майор вырвал из кобуры пистолет и, когда распластался на земле, дважды выстрелил. Стеклов чувствовал: неизвестный уходит по дну глубокого рва к реке.

Он встал, но дикая боль пронзила ногу. Стеклов упал. Внизу по откосу высокого берега затрещал кустарник. Это, как бык, напролом шел вооруженный преступник.

Майор оперся рукой о дерево, встал и, превозмогая боль, запрыгал на одной ноге к крутому, обрывистому спуску. Стоило ему появиться в пределах видимости старика, как тут же хлопнул выстрел — пуля цвикнула у самого уха. Майор сел и несколько раз пальнул в убегавшего в сторону поселка врага. Промахнулся! Тот юркнул в кустарник. Стеклов понял: теперь он спокойно уйдет, никак не остановишь.

В первую минуту майор подивился быстроте и ловкости хромого старика, а главное — меткости стрельбы. Но тут же на него навалились со всей силой обида и досада за свой глупейший, как он считал, промах. Такой досады он не испытывал никогда. За всю свою жизнь и работу в ЧК. «Позорище. Какое позорище! Ведь все это в рапорте придется написать! Как мальчика провели. Скажут: „Шел за хромым, немощным стариком, а тот чуть не зашиб его корзинкой. Стеклов со страху упал, а бандит невредимым спокойно ушел“.

А все же не зря несколько дней ломал голову — уразумел-таки, где эта рация припрятана. Додумался и до того, что первые дни не рискнут прийти за ней. Конечно же, радист или кто-то там другой знал о наших прочесываниях, во всяком случае — предполагал. Небось соображал: пусть себе ищут днем — вечером спокойно можно будет ее забрать. А мы тут-то и нагрянули! — Майор тяжело вздохнул. — Теперь хоть бы уж рацию найти. Не то будет пшик».

Стеклов в эти минуты переживал, пожалуй, такое же состояние, как крестьянин, который в голодную годину запахал свое поле, посадил и вырастил тяжелым трудом хлеб, но по своей неосторожности сжег его. Он ощущал такую же безысходность и смертельную горечь. Они парализовали его волю и мысль. И эта горечь усиливалась со все большей силой по мере того, как память медленно, но неотвратимо воскрешала события почти десятилетней давности.

«Теперь, кажется, вспомнил, кого я упустил... Это сам Варев Вячеслав — матерый шпион и головорез, на совести которого не одна человеческая жизнь, — прошептал пораженный своим открытием Стеклов. И почувствовал, как стала выступать холодная испарина на лбу. — Из-за него погиб мой лучший друг Вася Быков, с которым прошли всю гражданскую войну».

Тогда, на похоронах его, Стеклов дал себе клятву — найти этого мерзавца. А теперь вот он здесь был, рядом был — и ушел! Ушел из-под носа, чуть самого не отправив на тот свет.

Снова безграничная обида и бессилие охватили его. То была обида на самого себя, а она ранит вдвойне.

Майору не было знакомо ощущение беспомощности. Но сегодня он познал ее в полной мере. К этому стало примешиваться еще и чувство собственной никчемности.

И теперь здесь, в лесу, Стеклову казалось мелочью то, как оценят его действия товарищи, начальство. Через все эти мысли и ощущения в сознании у него пробивались, как растения через асфальт, лишь две суровые реальности: побег врага и плохой пример для молодежи.