Он молился каждый раз, идя на очередное заседание высокого суда, более высокого не помнил Петербург: сорок восемь сановников в раззолоченных мундирах и иерархов духовных, в пышном облачении – молился, чтобы сдержаться и не выдать тайну договоренности; он ошибся один и ему перед Богом держать ответ.
И только сегодня, когда прозвучал приговор, он позволил себе бросить в лицо лукавым судьям:
– Петр Третий недолго на троне был, его убийцей стала жена. Она же украла трон у несчастного Ивана Антоновича, она же грабит эту землю. Разве вы не знаете, что по ее распоряжению были высланы корабли к брату своему, князю Фридриху-Августу с золотом и серебром на двадцать пять миллионов? Их отобрали у тех, кто сегодня кору из деревьев ест и солому. Перед Страшным судом Екатерине не оправдаться.
Вот и все. Завтра приговор приведут в исполнение. А может, в последний момент примчит гонец на коне, и, задыхаясь, зачитает помилование? То самое, которое видел он с размашистой подписью императрицы, видел собственными глазами в руках графа Орлова?
26
Письмо давалось банкиру Судерланду трудно, писал как-то принуждённо, да еще и перо, словно почувствовало настроение хозяина, почему-то царапало и брызгало недовольно чернилами.
Писал он уже третье письмо в Голландию о кредите для императрицы – два предыдущие пришли с отказом из-за несвоевременного расчета.
– К вам какой-то полицейский, – появился на пороге камердинер, перебив и без того несвязные мысли.
Полицмейстер долго мялся под вопросительным взглядом банкира, никак не решался объяснить, почему он здесь.
– Господин Судерланд, я должен выполнить приказание императрицы, – запинаясь, проговорил наконец. – Не знаю причину гнева ее величества, но наказание сурово.
"Возможно, накликал высокий гнев, потому что вовремя не привез ей средства, – первое, что пришло в голову банкиру. – Но где здесь моя вина, если банкирские дома боятся".
– Вы меня арестуете?
– Хуже, господин Судерланд. У меня даже не хватает духу, чтобы вымолвить это наказание.
– В Сибирь разве будете отправлять?
"А может, это императрица схватилась, что во время прошлой беседы с ним наедине наговорила лишнего… И теперь свидетеля ее откровений о величественном мифе России лучше убрать?".
– И что же она приказала? – сорвался банкир. – Не станут же меня полосовать кнутами при людях и рвать ноздри, как у вас здесь заведено?!
– Ее величество, – съёжился полицмейстер, – приказала сделать из вас чучело.