Тайна Святой Эльжбеты

— Интересно. Ну а чем он занимался? С кем проживал? Кто у него папаша? Не писала об этом Кася?

— Нет, не писала. Хотя…. Подождите!

Мина вскочила со стула, кинулась в комнату и через несколько минут прибежала оттуда с пачкой писем.

— Сейчас, сейчас. — Она быстро перебирала пачку. — Вот! Нашла.

Пани Лейвер развернула одно из писем и начала его читать вслух:

«Дорогая Мина!» Так, дальше личное… Вот! «Насколько всем хорош мой Янек, настолько отвратителен его папаша, с которым я «имела честь» сегодня познакомиться. Он даже не поздоровался с Янеком, а меня этот напыщенный чинуша окатил такой волной презрения, что, будь я собой прошлогодней, я бы от стыда под землю провалилась. А сейчас ничего, только улыбнулась. Впрочем, чего взять со старого сальтисона!»

— Ничего не понял, — сказал Тараканов. — Что за «сальтисон»?

— Сальтисон — это польское блюдо, что-то вроде колбасы.

— То есть папа у Янека — колбасник?

— Нет, полицейский. Сальтисонами у нас зовут офицеров полиции.

* * *

Когда выехали за околицу села, уже стемнело. Тараканов полулежал в санях, вспоминал и размышлял.

«Янек — сын полицейского офицера. Живет в Лычаковке, там, где комиссарил Хмелевский. Получается, что папаша Янека служил в Лычаковской части, ведь не стал бы полицейский из другого участка там селиться — неудобно. Интересно, сколько классных чинов было в подчинении пана Хмелевского? Я думаю, что как у нас — человека два-три, не больше. Ну, может, пяток. И наверняка сын Янек был только у одного, ну максимум у двух из них. Приеду домой, спрошу Хмелевского и раскрою убийство. Стоп…»

Додумать Тараканов не успел. Ночь пронзили вспышки выстрелов. Оба стражника упали с коней. Прохоров подобрал вожжи и огрел лошадь кнутом: «Пошла, пошла, родимая!» Тараканов вытащил из-за пазухи револьвер и беспомощно крутил им из стороны в сторону, пытаясь разглядеть что-нибудь в окружавшем дорогу темном лесу. Оттуда последовал еще один залп. Прохоров упал на Тараканова, лошадь захрипела и повалилась на снег. Коллежский секретарь выскочил из саней и бросился было в лес, но тут же получил удар прикладом между лопаток, свалился и сразу же почувствовал на своем затылке тяжесть винтовочного ствола.

— Не дергайтесь, ваше благородие, а то я прострелю вам голову, — обратился к нему на русском языке с едва уловимым акцентом знакомый мужской голос.

• 9 •

В хате было жарко натоплено. Хмелевский, попыхивая длинной трубкой, сидел за столом и смотрел на Тараканова. Тот примостился на табурете у печки. Руки коллежского секретаря были скованы наручниками за спиной.

— Скажите честно, Осип Григорьевич, догадались вы, что это я девчонку и Мощинского убил, или нет?

— Начал догадываться, но до конца уверен не был. Но я знал, как проверить свою догадку.

— И как же?

— Хотел узнать, есть ли у вас сын и не зовут ли его Янек.

— Вы неплохой сыщик, Осип Григорьевич. Но и я не лаптем щи хлебаю. Правильно я употребил эту поговорку?

— Правильно. Вы вообще прекрасно говорите по-нашему.

— Спасибо. Батюшка, царство ему небесное, выучил. Мой отец очень любил вашего Пушкина и всегда хотел, чтобы я мог читать его в оригинале.

— Ваш отец знал русский?

— Конечно. Большинство интеллигентных варшавян знает русский. Без него в столице моей родины жить тяжело. Чтобы поляку в Польше легче жилось, ему надо обязательно знать русский. Вы не находите это неправильным?

— Вы родом из Варшавы?

— Вот именно что родом. Меня увезли оттуда, когда мне было три года. Мы бежали после разгрома восстания. Отец все потерял: дом, ресторан, гостиницу, жену и старшего сына. Все! Ему было сорок пять лет, когда он приехал в Галицию. А из имущества — один я, дрожащий от страха и плачущий от голода. Вы представляете, как тяжело в одночасье превратиться из богатого человека и счастливого отца большой семьи в бесправного, нищего беглеца? Как тяжело все начинать с нуля в сорок пять лет?

— Представляю.

— Осмелюсь предположить, что весьма плохо вы себе это представляете. Отец был сильным человеком. Он не плакал, не жаловался на судьбу, не запил, а принялся восстанавливать свое былое положение и за весьма небольшой срок его восстановил. У него опять появился собственный дом и собственное дело. Он дал мне образование, благодаря которому я смог поступить на хорошее место. Десять лет назад

старик скончался в почтенном возрасте, будучи уверенным, что у меня всегда все будет хорошо. Ан нет! Опять, теперь уже на мою родину, пришли русские, и опять они хотят лишить мою семью всего!

— Никто вас ничего лишать не намерен.

— Ну да, не намерен. Любимой службы уже лишили, сына — едва не лишили, отцовский дом в Станиславове разворотили гаубичным снарядом! Не намерены они… Как вы думаете, имею я после этого моральное право с вами бороться?

— Не мы эту войну начали.

— Ну да, ну да. Это же наш император стал бомбардировать Белград. А из-за чего он начал его бомбардировать, не припомните? Ладно, Осип Григорьевич, не будем про мои личные обиды. В конце концов, я гражданин своей страны и в любом случае обязан бороться с захватчиками.

— Убивая девушек и невооруженных людей?

Поляк вскочил.