Тайна Святой Эльжбеты

— А что мне оставалось делать? Не убей я его, меня и госпожу Олешкевич уже бы повесили за шпионство. К тому же Мощинский был вооружен. Ну а с барышней… С барышней действительно вышла плохая история… Вас сегодня увезут в тыл и посадят в тюрьму. Потом расстреляют. Поэтому я, пожалуй, вам все расскажу. Я член австрийской агентурной сети в Лемберге. Несколько наших офицеров и чиновников специально остались в городе, чтобы наладить шпионскую работу. Мы занимались сбором информации о состоянии русских войск и планах вашего командования, вербовали среди русских агентов. Я поступил к вам на службу для того, чтобы было легче выполнять эту работу. В конце сентября мне удалось подкупить одну важную фигуру в вашей администрации, о которой я вам даже сейчас ничего говорить не буду. За приличное вознаграждение этот человек согласился сотрудничать с нами, и это сотрудничество должно было быть для нас очень плодотворным. Чтобы обговорить последние условия, мы встретились с ним в костеле Святой Эльжбеты, на галерее. Место для таких дел очень удобное: во-первых, безлюдно, постороннего человека сразу видно, поэтому подслушать нас никто не мог. Во-вторых — не подозрительно, ваш чиновник всегда мог оправдать свое появление в костеле желанием помолиться или полюбоваться городом с галереи. Мы обо всем договорились, чиновник мне в этот же день нужные сведения должен был передать в обмен на деньги. Спустились вниз, и надо же было такому случиться, что как раз в этот момент в костел зашел сын с этой… Ваш чиновник как ее увидел, так в ступор впал — очень она ему понравилась. Нельзя ли, говорит, с барышней познакомиться? И тут я совершил ошибку, ошибку, из-за который и вы, и я теперь в этой хате сидим.

Поляк тяжело вздохнул.

— Я вдовец, сын с пяти лет растет без матери. Я настолько был увлечен ловлей разных бухачей и шопенфелеров[13], что на сына у меня совсем не оставалось времени. А когда спохватился — было уже поздно. В общем, в один прекрасный день я узнал, что Ян стал сутенером. И не простым, а, несмотря на свою молодость, главарем целой банды. Они поставляли девочек нашим богатым сластолюбцам. Естественно, что все эти девочки были первого сорта. Когда я об этом узнал, у нас с сыном произошел крупный разговор. Я его хотел выпороть, но не сумел с ним справиться. Сын аккуратно меня поборол, попросил успокоиться, сказал, что стал взрослым и вполне самостоятельным, потребовав, чтобы я не лез в его жизнь. Потом собрал вещи и ушел из дома. Что мне оставалось делать? Ну не сдавать же собственного сына в полицию? С тех пор я встречался с Яном только случайно — на улицах, в увеселительных заведениях. Он всегда был окружен барышнями. Естественно, что всех этих барышень я считал нафками[14].

Когда в город пришли русские, сын вернулся домой. Попросил прощения, покаялся в своих грехах. Конечно, я простил сына, да и раскаяние его мне показалось искренним. Я человек в городе не последний и уже много лет исповедуюсь у самого его высокопреосвященства. Поэтому о грехах моего сына епископ знал. Он, с моего согласия, наложил на Янека епитимью — велел ему служить в костеле, прежде всего — для того, чтобы он не болтался без дела и не принялся за старое. А дел там хватало: днем отделочные работы идут, мастерам разнорабочие нужны, а ночью — сторожить надо, так что свободного времени у сына не оставалось.

— Выходит, пан Бильчевский очень хорошо знал Яна и его батюшку?