По смерти самодержца сын его Феодор получил скипетр державы Российской как наследие отца и деда. Услышал он от неких, что Мещеринов в Соловецкой киновии грабит имущество церковное и казенное, и повелел указом его в Москву бесчестно взять. И так оный мучитель немилостивый, зверонравный разоритель святой киновии и лютейший кровопийца был с поруганием и в железе свезен к царскому городу. В скором времени от земного суда был взят к небесному и неподкупному суду пожинать горчайшие плоды мучительских и кровопролитных посевов.
Что же тот прелукавый предатель <Феоктист>? Второй образом и делом Иуда, величайший виновник столь премногого кровопролития по сказанному: «Предавший Меня тебе больший грех имеет» (Ин. 19,11). Разве без наказания, разве без отмщения эту жизнь окончил? Ничуть! Но как многую злобу сотворил, так и многое томление получает и исчезает из жизни.
Ибо по взятии монастыря посылается в приказ в Вологду и попущением Божьим, повредившись умом, впадает в нечистые страсти, в скверны блудной похоти. Потом впал в неизлечимые болезни, в болезни струпной проказы. Все тело окаянного от головы до ног кипело лютым гноем. Таким тяжким мучением, столькими нестерпимо болящими струпьями многое время зло томим, зло отдал злейшую свою душу, немилостиво взят был от временного мучения к бесконечному.
Семен Денисов
ВИНОГРАД РОССИЙСКИЙ
(фрагменты)
Гряди же на царственную тризну, на самое поле сражения и узри начальный город Российского царствия, не столь сияющий золотом, сколь обагряющийся неповинной кровью славных страдальцев. Узри суровое и кровавое принуждение к Никоновым новшествам. Узри и крепких оруженосцев Христа моего, храбро страдавших за слово свидетельства Его.
ГЛАВА I О ЕПИСКОПЕ ПАВЛЕ КОЛОМЕНСКОМ
Начальник оного доброго воинства был не от простого народа, не от крестьянского сословия, но пастырь Христова стада, бодрый страж церковной доброты, златокованая труба благочестия, ревностью и именем согласный избранному сосуду <апостолу Павлу>, чудный архиерей коломенского города. Богатство ревности, изобилие разума, постоянство твердости в оное время вознесли его на светильник явления и светло всем показали.
Ибо когда Никон собрал Собор, коварством уверил всех, что подобает исправить старопечатные книги, якобы не согласные с древними харатейными и письменными. Все архиереи и священники простой верой поверили тому, думая, что Никон — истинный пастырь.
Но не Павел, тезоименный верховному <апостолу>, внутренние очи которого были отверсты! Он познал волка, прикрытого овечьим одеянием. Так противостал дивным дерзновением о древнем церковном благочестии, что Никон писал на него жалобы к вселенским патриархам.
Говорят же некие, что тогда по Никонову принуждению российские архиереи подписывались под свитком <соборных постановлений>, под написанным или ненаписанным, не могу о том точно сказать. Дивный же Павел, коломенский архиерей, дивное подписание дивно начертал. Показал не некое соединение, не какое соглашение, бывающее от младенческого страха, но мужественный церковный глас чудно объявил: «Если кто от обычных преданий Святой Кафолической Церкви отымет, или приложит к ним, или по-иному развратит, анафема да будет!»
Этим мужественным начертанием Никоново сердце словно острым оружием так крепко пронзил, что Никон не смог удержать злобную ярость, но, призвав дивного Павла, своими руками (о, злобная ярость!) бил того священного по священному лицу.
Не усрамился великого чина священства, не устыдился святости честных седин мужа, не убоялся апостольских правил, грозящих извержением дерзающим на такое. Этим заявил о себе, очевидно показав, что не пастырской ревностью, но мучительской лютостью вводит новые догматы.
Что же славный Павел? Разве убоялся досады, разве смалодушествовал о бесчестии? Никак! Но стоял в древнем церковном благочестии непреклонен, как столп. И патриарх Никон предлагал ему многие увещания и лестные слова и прежде, и тогда, и потом, дабы преклонить его к своему намерению. И обрел не малодушного, но крепкого и великодушного воина.