Тайна Темир-Тепе

Так продолжалось несколько дней. А потом немцы вновь прорвали фронт. Орудийная стрельба приблизилась к аэродрому. Мимо потянулись бесчисленные машины и повозки с ранеными, с имуществом, со снаряжением. Неожиданно аэродром блокировали немецкие истребители. Сделав несколько заходов, они обстреляли самолеты на земле и некоторые из них повредили. На глазах Баринского погибли два его однокашника. Дрожа от страха, он шептал: «Да когда же все это кончится!» С радостью он узнал, что его самолет получил повреждения. Теперь он имел шанс остаться «безлошадным». Но летчик, осмотрев машину, приказал: «Баринский, душа из тебя вон, чтобы за ночь самолет был введен в строй!» Баринский, конечно, пытался возражать, да где уж там: летчик сразу схватился за кобуру пистолета и закричал:

— Да ты что, забыл, что сейчас война?!

Попробуй поспорь. И Баринский принялся чинить мотор.

Работы было много. Пули пробили два цилиндра. Чтобы заменить их, пришлось снимать с соседнего, еще более поврежденного самолета целый блок. Работали вдвоем, все остальные уже покинули аэродром. Машины, способные летать, ушли своим ходом, сильно поврежденные были сожжены самими летчиками. Сержант, начальник Баринского, имел право поступить со своим самолетом так же и уехать на попутной машине. Но он и слышать об этом не хотел. Жди, когда еще дадут другую машину! Всю ночь они, срывая кожу на руках, крутили гайки. Работали где на ощупь, где при свете лампочки переносного аккумулятора. Незадолго до рассвета все было готово. Баринский сел в кабину и опробовал мотор. Мотор работал хорошо. Теперь можно было хоть минутку передохнуть. Но летчик, вскочив на крыло и на что-то показав Баринскому, закричал:

— Вылезай из кабины — и в фюзеляж. Быстро! Не видишь, немцы!

Залезая в фюзеляж через аккумуляторный люк, Баринский успел заметить, как на аэродром один за другим выкатываются вражеские танки. Летчик дал газ, и самолет пошел на взлет — прямо навстречу стальным чудовищам. От земли оторвались буквально в нескольких десятках метров от танков. Танкисты, наверно, поняли не сразу, что взлетел советский самолет.

Сверху, сквозь плексгангрота, Баринский видел всю массу танковой колонны и думал с ужасом: «Ну разве можно их остановить!» В следующую минуту ему пришлось выдержать поистине страшное испытание, которое бы повлияло на психику самого закаленного человека. Он увидел пару остроносых самолетов. Они напали, как осы, и приблизились настолько, что стали видны полосатые, черные с белым, коки их винтов. У ближнего на носу мелькнул огненный язычок, и длинные дымные жгуты трассирующих снарядов протянулись к Баринскому.

Чье бы самое мужественное сердце не дрогнуло в такой момент? Вопрос только в том, кто бы и как принял такой неизбежный удар. Один с открытыми глазами, другой, быть может, просто бы зажмурился или закрыл лицо руками. Баринский закричал не своим голосом и потерял сознание еще до того, как снаряд двадцатимиллиметровой пушки коснулся обшивки фюзеляжа и обсыпал Баринского дождем мелких осколков.

Очнулся он в госпитале. Его навестил летчик. На груди — орден боевого Красного Знамени, на петлицах вместо треугольников по квадрату.

— Как, Витенька, самочувствие? — весело спросил летчик. — Выздоравливай, браток, воевать надо. Чуть было нас с тобой фашист не пришил к земле. Спасибо, друзья откуда-то нагрянули. Одного «месса» выбили у меня из-под хвоста так ловко, что из него только тырса посыпалась, а второй удрал; В нашем фюзеляже всего одна дырка. За то, что ты не бросил самолет и помог мне восстановить его и угнать от немцев, тебя наградили медалью «За отвагу».

Сказав все это, молодой летчик нахмурился.

— Только ты всегда сразу слушайся. Я зря никогда… Понял? — И пожал Баринскому руку. — Ну не залеживайся тут. Нам еще много воевать…

«Иди ты к черту, — подумал Баринский. — С меня хватит». И лежал в госпитале так долго, как только было можно. А потом воспользовался случаем получить назначение на работу в тылу. На полученный от матери денежный перевод он сшил по заказу красивый военный костюм и хромовые сапоги.

Зимнее наступление наших войск с последующей стабилизацией фронта успокоило Баринского, и он начал надеяться, что, быть может, гроза кончится. В глубоком тылу ему, как фронтовику, было оказано должное внимание. Медаль «За отвагу» в этих отдаленных местах в то время производила неотразимое впечатление. Поэтому первое время пребывания в школе Баринский чувствовал себя превосходно. На него смотрят с восхищением, работа легкая, в городе завелась приятная знакомая…

В семье Янковских он нашел понимающих людей. Под их сочувственные вздохи он свободно высказывал свои сомнения относительно исхода войны, свои недовольства начальством и товарищами, не постеснялся рассказать всякие небылицы о Нине, и Янковские не сомневались в подлинности того, что он говорил.

2