Тайна Тихого океана

— Память… — эхом вдруг откликнулись проснувшиеся динамики, вмонтированные по бокам над колесами кресла-газонокосилки Мартина. Провод от динамиков черной змейкой тянулся через грудь рейхсляйтера и скрывался в складках дряблой кожи на шее где-то между третьим и четвертым подбородками. Рейхсляйтер медленно поднял голову, обвел присутствующих взглядом мутных, водянистых глаз и медленно, шепотом проговорил: — Память — единственное, что врачи оставили у меня нетронутым. Я помню все: величие и падение Империи, помню факельные шествия и воздетые вверх руки миллионов, речи Йозефа и маленькие, трясущиеся пальчики Адольфа… Какой был план, а, герры? Какой гросс план! Мир у ног Третьего Рейха! И все рухнуло… Рухнуло из-за нескольких киндер швайн, которые шлехт, испугались, профукали, недосмотрели… Полный капут… Предатели…

При первых же словах предводителя головы мистера Паплфайера, Сельпуко и вон Зеельштадта вжились в плечи, шеи остальных вытянулись. Только в дальнем конце стола продолжал, как ни в чем не бывало, строчить по бумаге ручкой очень странный для этой компании молодой человек. Бугай с торсом «Мистер Америка». Равнодушный к происходящему настолько, что остальные ему люто завидовали.

Похожая на разваренную птичью лапу ладонь Мартина судорожно сжала рукоять управления креслом. С кошачьим урчанием заработал электродвигатель, сервоприводы вытолкнули кресло на открытое место. Лезвия газонокосилки заходили туда-сюда с тихим сенокосным шелестом, перемалывая вхолостую пространство зала. И по залу от лезвий во все стороны метнулись люминесцентные зайчики, завораживая заседателей, как глаза кобр.

Мартин неторопливо, с каучуковой мягкостью объехал вокруг стола и остановился за спиной Бруно вон Зеельштадта — и тому пришлось извернуться в своем кресле, чтобы видеть рейхсляйтера. Но Мартин на Бруно не смотрел. Смотрел он на груду металла в центре стола. Все напряженно ждали, подозревая, что неспроста герр Борман сегодня выбрал кресло-газонокосилку.

— Комрад Паплфайер, — не отрываясь от созерцания доставленного с Муринских болот хлама, обратился рейхсляйтер к высокому усачу в ковбойском прикиде (от «Levi's» никуда не денешься), похожему на вымазанного гуталином Курта Воннегута,[8] — как прошла акция по нейтрализации контрразведывательных и разведывательных служб вашей великой, хм-хм, страны?

— Вери велл, Мартин, — с ледяной уверенностью улыбнулся поджарый, как насекомое богомол, Джеремея Дж. Паплфайер III — некоронованный король Гарлема, нюхая опять же не зажженную длинную тонкую сигареллу «Cohiba Mini». — Еще в октябре я сказал Билли: «Слушай, парень, если ты жахнешь по этому гребанному Афганистану своими гребаными коммандос, то я тебе подарю ранчо под городом Остин, штат Техас, а сраная Европа наверняка не станет перечить — и поэтому круто облажается со своей евро!» Так я сказал. Не знаю уж, какой из доводов подействовал, но маза-фака Билли войну начал, а потом с этой драной войной влип в бычье дерьмо по самые свои драные Моникой яйца. Так что теперь и долбанное ЦРУ, и долбанное АНБ, и все остальные долбанные янки напрягают свои жопы только на то, чтобы сгладить последствия сраной войны. Кстати, европейские разведки, суки, тоже отвлечены от нас. Они копают под «Бэнк оф Нью-Йорк», чтобы русских посадить на сраку с кредитами МВФ.

— Секвойи незыблемы, пока незыблемы ветер и вода, — раздался приглушенный голос из полумрака в дальнем конце залы.

Заговорщики непроизвольно вздрогнули. Всякий вздрагивал, когда слышал голос первого помощника Мартина Бормана, индейца из племени бороро по имени Кортес (или это была фамилия? или прозвище? кличка? звание? — никто не знал. И редко кто понимал смысл его метафор и эвфемизмов).

Кортес стоял в сумерках алькова, скрестив руки на груди, неподвижный, как статуя командора, тонкогубый, с заплетенными на затылке в тонкую косицу волосами. Тем не менее, люминесцентный луч дотягивался щупальцем в нишу достаточно, чтобы, как надпись на Исифгемском камне, на лице Кортеса читался шрам. Начинающийся у левого виска, пересекающий надбровье, спускающийся по переносице и носовому хрящу, делающий круг по периметру правого глаза и заканчивающийся у правого уголка рта.

— Данке шон, мистер Паплфайер, — растянул в ответной улыбке жирные синюшные губы рейхсляйтер. — Вы на славу поработали. Мне уже доложили. — Несмотря на неарийский цвет кожи, негр напоминал Мартину начальника партийной канцелярии Гесса, которого, дай бог памяти, в тридцать не вспомнить каком году еще молодой Борман сменил на этой должности. — А что скажет партайгеноссе Альбедиль?

Мистер Паплфайер еще собирал дружеские, ободряющие улыбки коллег, а Бенджамин Альбедиль уже проворно вскочил, чуть не отшвырнув кресло. Если б его сейчас увидел кто-нибудь из подчиненных, то наверняка не узнал бы, столько животного подобострастия заключалось в услужливо изогнувшейся фигуре обычно невозмутимого мистера.