Тайна тринадцатого апостола

— Я нахожу его весьма симпатичным, даже трогательным. Вам, арабам, этого не понять, поскольку Мухаммед никогда ничего не смыслил в иудейских пророках. Нил похож на Лиланда, они оба идеалисты, духовные сыны Илии, а он для евреев и герой, и пример.

— Не знаю, смыслил ли Мухаммед в ваших пророках, но я Мухаммеда понимаю, неверные не должны жить.

Лев отодвинул пустую тарелку.

— Ты из рода Корайш, а я Бариона. Я потомок зелотов [22], некогда наводивших ужас на римлян. Как и ты, я не знаю сомнений, защищая свои ценности и традиции. Зелотов еще называли сикариями за виртуозное владение коротким кривым кинжалом, сикой, и, в частности, техникой вспарывания вражеских животов. Но если Нил мне просто симпатичен, то с Лиландом мы дружны с двадцатилетнего возраста. Не предпринимай против них ничего, не предупредив меня.

— Твой Лиланд заодно с французом, ему известно почти все. К тому же он педик, наша религия осуждает это! Что до Нила, то раз уж он осмелился затронуть Коран и его пророка, правосудие Аллаха должно свершиться.

— Ремберт педик? Ты шутишь! Эти люди чисты, Моктар, я уверен в моем друге. Что там творится у него в голове — это дело другое, но Коран осуждает лишь деяния, он мозги не проверяет. Еще раз говорю — не трогай их без моего ведома. К тому же, если ты хочешь применить законы Корана, без меня тебе все равно не обойтись; в Римском экспрессе была детская игра, а здесь, посреди города, все куда сложнее — Моссад оставляет после себя куда меньше следов, чем ХАМАС, сам знаешь… Здесь ваши методы не подойдут.

Когда уходили, фляжка «Ста трав» была уже пуста. Но эти двое удалялись по пустынной улице таким уверенным шагом, будто не пили ничего, кроме воды из родника.

76

Соня шла, куда глаза глядят. Она с самого рассвета бесцельно бродила по городу. И все прокручивала в голове мучительные подробности того, что она по настоянию Кальфо сделала в последний раз. Нет, она так больше не может. «Я всего лишь проститутка, но это уже слишком». Ей было необходимо с кем-нибудь поговорить, поделиться своим отчаянием. Моктар? Он отошлет ее назад в Саудовскую Аравию. Он отобрал у нее паспорт и показал фотографии ее семьи, сделанные в Румынии совсем недавно. Ее сестры, ее родители в опасности; если она не будет послушна, за это поплатятся они. Молодая женщина вытерла слезы, высморкалась.

Только сейчас она заметила, что идет вдоль левого берега Тибра, миновав знакомый перекресток, весьма оживленный в этот утренний час. В конце широкой тихой улицы, что поворачивает к Капитолию, она увидела два старинных храма и фронтон театра Марцелла. Ей не хотелось идти туда, там наверняка бродят туристы, а она жаждала уединения. Она перешла улицу, прямо перед ней были открытый вход храма Санта-Мариа-ин-Космедин. Даже не взглянув на знаменитые «Уста правды», куда не стоит совать руку врунам, она прошла мимо, прямо в ворота.

Она никогда не бывала здесь, и красота храмовых мозаик потрясла ее. Хотя иконостаса здесь не было, церковь очень походила на те, в которые она ходила в юности и Христос во славе своей был тот же, что в православных храмах, и тонкий аромат ладана так же витал в воздухе. Месса только что закончилась, и мальчик из хора одну за другой гасил свечи. Она подошла ближе, опустилась на колени в первом ряду слева.

«Священник! Мне нужно поговорить со священником. Католики так же чтут тайну исповеди, как это принято у нас».

И тут появился священник, вышел как раз из двери слева — наверняка у них там ризница. На нем был широкий стихарь в белых кружевах, без особых знаков отличия. Лицо его было кругло и гладко, как у ребенка, но седые волосы свидетельствовали, что перед ней человек, умудренный житейским опытом. Она вскинула на него глаза, покрасневшие после ночи, проведенной в слезах, и в безотчетном порыве бросилась к нему:

— Отец мой…

Его взгляд мягко окутал ее.

— Отец мой, я православная… могу ли исповедаться вам?

С доброй улыбкой он смотрел на нее — ему были приятны те редкие случаи, когда он мог исполнить долг милосердия анонимно. Отраженный свет, который золоченые мозаики отбрасывали на осунувшееся от переутомления и тоски лицо Сони, придавал ее чертам красоту мадонн работы средневековых сиенских мастеров.

— Я не смогу дать вам отпущение, но сам Господь в милости своей утешит вас… Идемте.

Она была удивлена, когда пришлось преклонить колени перед ним без решетки или иной преграды, как обычно принято в римской церкви. Она видела его лицо совсем близко, в нескольких сантиметрах от своего.

— Что ж, я слушаю вас…

Начав говорить, она почувствовала, будто отвалили камень, что давил ей на грудь. Она рассказала о женщине, что завербовала ее в Румынии, прельстив хорошей работой, потом о палестинце, который отправил ее в гарем саудовского вельможи. И, наконец, о Риме и маленьком толстяке, католическом прелате, которого нужно удовлетворять любой ценой.

Священник вдруг резко отодвинулся, взгляд его стал острым, как нож:

— А как зовут этого католического прелата? Вам известно его имя?