Тайна убийства Столыпина

— Ах да… Простите… не успел… Я бывший журналист бывшей газеты, закрытой в восемнадцатом году большевиками. Сейчас, правда, это не имеет никакого значения, поскольку я — лишь частное лицо.

— Вы намерены что-то написать с моих слов? — поинтересовался Курлов.

— Нет, речь не идёт о публикации. Я хочу лишь узнать, докопаться до правды. Впрочем, вы правы, нашим соотечественникам тоже желательно было бы узнать эту правду. Пройдёт время, участники той истории покинут сей мир, и потомки останутся в неведении. Когда существовали монархия, царь, на верность которому вы присягали, вы не имели права сказать что-то лишнее, но теперь, когда монархии и царя нет и вас не связывают никакие обязательства, вы могли бы быть откровенны.

Но Курлов не намеревался возвращаться в прошлое, которое считал давно забытым, тем более к трагической гибели Столыпина, о которой в своё время шумела вся Европа. Он знал — слухи ходили всякие, высказывались разные предположения, обвинялись многие, в том числе и он, жандармский полковник, отвечавший за охрану государя на торжествах в Киеве, где было совершено покушение на премьера. Копаться в старье ему не хотелось, и он повторил журналисту суть официального заключения расследования.

— Обо всём уже было сказано в решении его императорского величества: злого умысла со стороны охраны не было. Была лишь допущена халатность официальными лицами, отвечающими за охрану. Она и привела к гибели Столыпина. Всё остальное, о чём болтают несведущие люди, в том числе и о заговоре против Петра Аркадьевича, ничего не значащая чепуха!

— Нет, нет, — перебил его журналист, — допустить такие промахи, которые обнаружились во время киевских торжеств, и покушение на Столыпина, такие профессионалы, как вы, Кулябко и Спиридович, не должны были. Так могли поступать дилетанты, вы же — мастера политического сыска! Потому, Павел Григорьевич, и тянется слух о заговоре…

Журналист осёкся. Он понял, что перешагнул черту, которую нельзя переступать при первой встрече. Его собеседник от одного слова «заговор» мог спрятаться в скорлупу, из которой его невозможно будет вытащить.

И Курлов болезненно отозвался на такое утверждение.

— Вашего брата хлебом не корми, только подай сенсацию! Вы все мастаки за вознаграждение. В этом и состоит разница в наших ремёслах — мы должны скрывать, а вы вынюхивать, чтобы растиражировать в своих газетах. Но уверяю вас, всё было как раз не так, как вы предполагаете. В Киеве не существовало никакого заговора, а прозвучали лишь выстрелы одиночки-террориста. На нашу беду, он когда-то имел отношение к охране. Вот и потянулись слухи…

— Но, согласитесь, слухи не бывают беспочвенны…

— А если их распускают те, кому это выгодно? Если это делается умышленно?

— Тем более, Павел Григорьевич, их надо развеять. И сделать это в первую очередь должны вы. Расскажите всю правду. Решитесь. Я предлагаю написать книгу, которая с интересом была бы принята русским обществом. Вы же знаете: дела суетные минуют, книга останется…

— Я никогда не занимался беллетристикой, — ответил на предложение генерал, — разве что перепиской, да и то в большей степени служебной.

— Но посмотрите, сколько воспоминаний написано бывшими военными и политиками, и их, надо признать, с удовольствием читают.

Курлов поморщился:

— Мемуары пишут только в тех случаях, когда хотят оправдаться и очистить себя. Мне этого делать не надо, моя совесть чиста.

Он отклонялся от темы разговора, но журналист был даже рад этому, потому что знал: разговорить человека можно лишь тогда, когда втянешь его в откровенную беседу. Хотелось расположить к себе Курлова, чтобы узнать у него если не всю правду, то хотя бы какую-то её частицу. Разговор, конечно, будет нелёгким, но то, что сама тема уже затронута, настраивало на оптимизм, даже несмотря на нежелание собеседника касаться самой тайны.

Но Курлов не хотел возвращаться к киевским событиям. Лично его заинтересовало другое — возможность воспользоваться представившимся случаем и высказать всё, что накопилось у него на душе.

— Вы не знаете, кто я, но я вам скажу. Я внук и сын солдата, с детских лет воспитывавшийся в военной среде. Мой дед начал рядовым и дослужился до чина генерал-майора. Отец был произведён в офицеры по окончании корпуса и вышел в отставку в чине генерала от инфантерии. Духовным основанием нашей семьи всегда были вера и любовь к Богу, любовь и преданность государю. Этот принцип остался во мне на всю жизнь и только укреплялся в течение моей службы и государственной деятельности. Я был и до сего дня остался убеждённым монархистом…

Журналист не прерывал собеседника.