Тайна убитой актрисы [сборник]

– Нет, никуда я с вами не пойду Регина, – покачал головой Гуров. – Я всегда делал свою работу твердо и никогда не шел на поводу у преступников. И сейчас не пойду. Думаете, что пистолет, которым вы в меня тыкаете, что-то решит? Нет, он уже ничего не решит. Застрелите меня? Воля ваша, но вам-то это как поможет? Абсолютно никак. Вы не сможете уйти отсюда, вам предъявят еще и мое умышленное убийство, к тому же при отягчающих обстоятельствах. Это ведь вооруженное нападение на сотрудника полиции при исполнении им служебного долга. Тяжелая статья. Вы умная женщина, прекрасно понимаете, что вам не участь свою усугублять надо, а идти на сотрудничество со следствием. Минимизировать срок, а не искать пути к пожизненному заключению.

– Знаешь что, Гуров? – вдруг совсем другим тоном заговорила Поплавская. – Ты мне всегда нравился. Как мужик нравился: сильный, умный, уверенный. Ладно, веди меня! Ты победил! Да и не стала бы я стрелять. Ты что, поверил?

В кабинете у Букатова были только сам опер и Гуров с Крячко. У обоих уже лежали в карманах билеты на самолет, но сыщики решили немного задержаться. Поплавская сидела посреди комнаты на стуле и смотрела на Гурова. Джинсы на ней были грязными, свитер вытянулся в вороте и на локтях. Сколько дней она спала в этой одежде, не раздеваясь? Наверняка душевное состояние не улучшали запах пота и ощущение немытых, слипшихся волос.

– Вина вашего киллера, которого вам нашел Николай Лисовский, доказана, – говорил Гуров. – Подготовка у него оказалась хуже, чем вы предполагали. Он все сделал чисто, что касается убийства, но вот на заборе оставил кусочек куртки, когда забирался в поселок Матвеево. И экспертиза подтвердила, что на куртке оставались следы химических реактивов из состава, которым чистили салон его машины. Да-да, и машина у нас, и его порванная куртка. И даже показания работников автомойки, где он чистил салон и мыл свою машину. Такие клиенты, которые покупают на автомойке «полный пакет», запоминаются. И Загороднева вас опознала. Вы ведь приходили к ней под видом социального работника, чтобы оторвать кристалл Сваровски с ее сумки. Вы изменили внешность, но Любовь Сергеевна женщина наблюдательная, и она тоже из высшего общества, так что хорошо запоминает детали одежды. Мы были у вас в квартире с обыском. Кстати, вам сделать задуманного не удалось. И кристалл сорвал с сумки Загородневой именно Лисовский. Потом передал его вам, а вы – киллеру. А он убил Валета.

– А еще, Регина, задержан этот ваш киллер, который в Москве пытался убить программиста, – добавил Крячко, – забравшегося в ваш компьютер. Там его и взяли, на месте преступления. Продешевили вы, Регина. И киллер дал показания, и Коля Лисовский по кличке «Колесо» выжил. Не смог он убить себя, хоть вы и велели ему сделать это запиской, переданной в изолятор. Лисовский, узнав, что его дочь и бабушка в безопасности, уже дает показания. Вот так-то. Ваш камень, то есть камень вашего Давида, угодил в Голиафа, но он ничего не изменил, в отличие от библейского сюжета.

– Что? – удивленно подняла брови Поплавская.

– Да, Регина, мы знаем даже это. Вы приходили на встречу к Валету, прося его поискать вам подходящего киллера. Ваш пароль был про Давида и Голиафа? Вы думали, что мы купимся на подставу с Загородневой? Не поверите, Регина, – улыбнулся Лев, – но я знаю, что после процедуры химического пилинга ходить по улице крайне нежелательно. Возможно даже заражение крови. Для кожи после этой процедуры желательны почти стерильные условия.

– Вы всегда мне нравились, Лев Иванович, – с обреченностью в голосе произнесла Поплавская, когда сыщики поднялись и пошли к двери.

– Увы, но передачи я вам возить в колонию не стану. Вы уж не рассчитывайте, – усмехнулся Гуров у самой двери.

– Жестоко, – покачала головой Поплавская.

– Жестоко? – нахмурился он. – Впрочем, да. Мне хочется быть с вами жестоким, за все то горе, которое вы причинили здесь людям, за смерти, которые вы принесли в дома. И могли бы еще больше принести. Жестоко! Поэтому я и уезжаю, не хочу пачкать свою душу жестокостью. Пусть вами занимаются те, кому положено, а нам достаточно и того «удовольствия», которое мы получили. Прощайте, надеюсь больше вас не увидеть. А что касается милосердия, то я лучше помогу запутавшейся глупой девчонке, которую судьба забросила в проституцию. Она будет мне за это благодарна. И ее судьба меня заботит больше, чем ваша… Прощайте!

Думать Гурову в самолете ни о чем не хотелось. Ни о Поплавской, ни о Валете. Хотелось думать о доме, о Маше. Хотелось просто домой!