Тайна ультиматума. Повести и рассказы

Донахью мало изменился — остался таким же изящным, юношески стройным. Правда, в волосах появилась седина, но она очень шла ему. Он обнял Уайта за плечи.

— Я сейчас проезжал около речки, мимо маленькой гостиницы на холме, и вспомнил… Это, кажется, та самая гостиница, где к нам в ванную ввалились дамы. Помнишь?

Уайт кивнул.

— Та самая. Теперь там веселое заведение для наших солдат.

Донахью похлопал Уайта по спине.

— А ты, старина, в этих очках прямо великолепен, похож на маститого ученого. Очень рад за тебя. Мне говорили, что ты будешь преподавать в Гонолулском университете. Стал историком?

— Да, собираю материалы по истории тихоокеанской войны.

Донахью поинтересовался, в каких операциях участвовал Уайт, потом стал рассказывать о себе — сначала служил в Вашингтоне, потом был назначен в КОССАК — объединенный англо-американский главный штаб в Лондоне, долгое время состоял при Эйзенхауэре, а незадолго до конца войны вернулся в Вашингтон — получил назначение в плановый отдел управления морских операций.

— Мне показывали стенограмму твоей речи на банкете в честь адмирала Ингерсола, — сказал Уайт. — Решительно не согласен с тобой, Уолт. Я считаю выводы объединенной комиссии конгресса правильными. А обвинения, которые выдвигаются теперь против Рузвельта, совершенно абсурдны. И как только язык поворачивается говорить такое!

— Видишь ли, Никки, — мягко заговорил Донахью, наливая виски в бокал с ананасным соком. — Комиссия старалась всячески замять дело, боялась шума. А должна была вести себя иначе. Ведь она была создана не для того, чтобы почтить память павших в Пёрл-Харборе, а для того, чтобы выяснить и сказать Америке всю правду, голую, нелицеприятную правду. А она, эта правда, в том, что Пёрл-Хар-бор — дело рук Рузвельта. Дай договорить, не мешай. Рузвельт знал, что большинство конгресса против того, чтобы Америка влезала в войну вообще. А он хотел во что бы то ни стало выступить на стороне Англии и России — в Европе и на стороне Китая — в Азии. Эго он приказал Хэллу идти на обострение отношений с Японией, вести дело к разрыву. Читая ежедневно «магию», Рузвельт знал, что японские военные тоже настроены решительно. Он действовал наверняка — требовал от Японии, по существу, полной капитуляции, отлично зная, что Япония не пойдет на политическое харакири. Он убрал из Пёрл-Харбора авианосцы «Энтерпрайз», «Лексингтон», «Саратогу» и пять тяжелых крейсеров нового типа и как бы пригласил японцев: «Господа, пожалуйста, ударьте по базе тихоокеанского флота, успех обеспечен». И добился того, что Япония нанесла удар по Пёрл-Харбору. Эффект получился именно такой, на какой он рассчитывал. Америка была потрясена и возмущена коварным нападением, конгресс — тоже. Рузвельт сразу же обеспечил себе всеобщую поддержку и ринулся в войну против Германии и ее союзницы Японии. Без Перл-Харбора он не смог бы ничего этого сделать. Это был великолепный ход. Недаром Рузвельт был крупнейшим политиком нашего времени.

— Ты хочешь сказать, что он сознательно подставил под удар наш тихоокеанский флот?! — воскликнул Уайт. — Это же несусветная чепуха!

Донахью сделал маленький глоток из бокала.

— Ты рассуждаешь как профан. Что мы потеряли в то утро? Под японские бомбы и торпеды попали восемь старых линкоров, из них шесть через некоторое время вернулись в строй. Все крейсеры уцелели. Затонули два эсминца и совсем старая галоша «Юта», которую можно было бы поднять, но решили не возиться с ней. Вот и все наши потери…

— А четыре с половиной тысячи убитых и раненых? — закричал Уайт и стукнул кулаком по столику. Пепельница упала на пол. — Это ерунда? Выходит, Рузвельт хладнокровно принес их в жертву ради своей политики!

Донахью поднял пепельницу с пола и ответил ровным голосом:

— История требует жертв. Большие политики, такие, как Рузвельт, никогда не были мягкотелыми слизняками. Я воздаю должное Рузвельту. Подсунув японцам Пёрл-Харбор, он выбил почву из-под ног всех наших изоляционистов. Это у него великолепно получилось — удар в стиле короля тенниса Тиль-дена.

Уайт осторожно погладил ушибленный кулак и усмехнулся.