Тайна «Утеса»

Я снова стал читать, мечтая о том, чтобы у моей пьесы, если ей когда-нибудь суждено увидеть сцену были такие же зрители, как те, что у меня сейчас.

Второй акт понравился Памеле меньше. Он был самый трудный. Барбаре, увлеченной своими разрушительными страстями, одновременно приходится делать все, чтобы сохранить обожание, с которым относится к ней Дженифер, и преданность умного Фремптона.

— Она слишком явно выдает себя, — запротестовала Памела. — А их ты выставляешь дураками, не могут они ее любить, им перестаешь верить.

— Что же, по-твоему, нужно?

— Нельзя ли сделать так, будто она сама воображает, что ею движут благородные помыслы? Что она обманывает сама себя?

— Ну, тема у меня несколько иная…

Разгорелся спор, в котором надлежало родиться истине. Я понемногу терял терпение, мне казалось, что Памела не понимает, какие невыполнимые задачи она ставит. Вой ветра, долетавший через оранжерею, действовал мне на нервы, очень уж он напоминал те загадочные рыдания, которые нас так пугали.

— Надо завесить эту дверь, — проворчал я.

— Продолжай, Родди, читай дальше, — стала уговаривать меня Памела. — Из третьего акта станет ясно, как надо переделать второй.

— Вам нравится? — спросил я Стеллу.

Я совершенно забыл, что собирался из-за нее выпустить некоторые куски, и теперь ломал себе голову, поняла ли она, какие отношения связывают героев.

— Мне так интересно! Дождаться не могу, чем кончится, — призналась Стелла. — Но кое-что мне не очень ясно. Я хочу сказать, некоторые поступки Барбары кажутся вполне естественными, а ведь, наверно, они-то как раз и говорят о ее порочности. Но пожалуйста, читайте дальше.

Я хотел, чтобы в начале третьего акта звучала песенка. Ее должен был петь за сценой в полумраке валлийский парень, влюбленный в горничную Барбары и потерявший всякую надежду завоевать ее сердце. Я объяснил, чего бы мне хотелось: песня должна быть сентиментальная, грустная, может быть, с религиозным оттенком, — и спросил Стеллу, не знает ли она такую песенку. Она немного подумала, а потом сказала:

— Может быть, «Ночь напролет»? «Пусть светлый ангел тебя бережет ночь напролет»?

Я смутно что-то помнил и спросил Стеллу, не может ли она спеть эту песню или хотя бы напомнить мотив.

— Когда-то я ее учила, но ведь вам неважно, что я пою плохо? Правда? — Глядя в огонь, она настроилась на нужный лад, и, забыв обо всем, запела. Я сразу припомнил эту старую песенку и ее грустный трогательный припев; голос Стеллы — верное и мягкое, бархатистое контральто — на редкость подходил к мелодии Можно было подумать, будто песня написана специально для нее.

Когда Стелла кончила, я поблагодарил ее довольно рассеянно. Памела пробормотала что-то одобрительное, и все замолчали. Мне не хотелось нарушать молчание, не хотелось больше читать пьесу, мне хотелось одного: смотреть на Стеллу, которая сидела, не отрывая глаз от огня, захваченная, как и я, мыслями о превратностях и радостях любви. У нее на шее сбоку билась маленькая жилка.

Я встал и подошел к окну. Небо совсем заволокло, сумерки сменились ночью. Задернув шторы, я вернулся на свое место и снова взял пьесу.

В третьем акте я пропустил один довольно мрачный кусок, не очень внятно пересказав его содержание, и дочитал до конца. Подняв глаза, я встретил устремленный на меня ошеломленный взгляд Стеллы.

— Но она хуже убийцы! То, что она сделала, страшнее любого преступления, за это мало на виселицу отправить!

Она была так потрясена, словно все, о чем я читал, происходило на самом деле.

— Я рад, что вы так думаете.

Памела потянулась за рукописью.

— Покажи мне тот кусок, который ты выпустил, Родди. Почему ты не захотел его прочесть?

Она стояла у лампы, погруженная в чтение, а я наблюдал за ее лицом; меня самого беспокоила эта сцена. Она была решена совсем в другом ключе. Памела покачала головой:

— Мне это не нравится, слишком неожиданно Я не стала бы наказывать Барбару так жестоко.

— Поэтическая справедливость. Барбара заслужила свою судьбу.

— Барбара может заслуживать все что угодно, но использовать в пьесе болезнь, по-моему, опасно, у многих могут возникнуть свои ассоциации. Касаясь такой темы, можно затронуть настоящую человеческую беду.

— Я, пожалуй пойду оденусь, — вдруг с тревогой сказала Стелла и выскользнула из комнаты.

— Поторопитесь! — крикнул я ей вслед, с огорчением обнаружив, что уже больше десяти часов. Мне вовсе не хотелось, чтобы Стелла опоздала домой. Отшвырнув рукопись, я схватил фонарик и через оранжерею побежал в гараж. Памела поспешила за мной, чтобы помочь справиться со старой рассохшейся дверью — при таком ветре с ней обычно приходилось вступать в единоборство. Я подогнал машину к выходу из оранжереи, и мы подняли верх. Западный ветер принес с собой дождь.

— Захвати, пожалуй, пальто, — посоветовала Памела, когда мы снова вошли в дом.

В дверях она окликнула Стеллу, но тут же повернулась ко мне и сказала:

— Родди, я просто потрясена твоей пьесой! Ничего подобного я не видела и не читала. Сногсшибательно!

— Думаешь, она пойдет?