Тайна Великого Посольства Петра Великого

Но самыми интересными были, конечно же, встречи с русскими гонцами, которые раз, а то и два раза в месяц привозили Возницыну из Москвы почту. Радушно встречал промерзших и усталых курьеров Прокофий Богданович. Жарко топил печь, стол уставлял всякой снедью, не скупился, а главное подливал, что покрепче. А уж потом расспрашивал дотошно, с пристрастием, почти что пытал, только ласкою - как могут делать только те, кто живет на чужбине, а помыслами дома: в Твери, Туле, Воронеже, и, уж конечно, в шумной, грязной, но до боли родной Москве. Ведь что русский человек за границей - от тепла и ласки, да от выпитого размякнет и станет рассказывать хоть и мало знакомому, но своему соотечественнику, тем более послу, все, что знает. А знали курьеры хоть мало, да слышали много, о чем в теремах, да на площадях и еще в корчмах на бесконечных трактах говорили люди. Все это слухи, конечно, но и их знать надо - они "направления умов" показывают.

А слухи из Москвы ползли темные, непонятные, а то и вовсе страшные.

* * *

С восходом солнца 26 августа 1698 г. по Москве прошел слух: царь вернулся. Он прибыл в белокаменную накануне вечером, никого не предупредив. В Кремль не заезжал, но, проводив Лефорта, оказался в Немецкой слободе и поспешил к Анне Монс. Крепка, значит, была любовь - и полуторагодичная разлука не повлияла. А после укатил в Преображенское отсыпаться.

С утра, по мере того как молва о его приезде катилась по Москве все дальше и дальше, в Преображенское стали съезжаться бояре и дворяне, чтобы приветствовать царя с возвращением, показать ему свою любовь и преданность. Вопреки обычаям, вход во дворец в это утро был открыт всякому.

Петр, по свидетельству очевидцев, которое дошло и до Вены, выглядел довольным. Едва ли он притворялся, скрывая свои истинные чувства, да и не в обычае Петра было в чем-либо себя стеснять. Он, видимо, и вправду был рад, что вернулся домой после долгого и муторного путешествия...

По старой московской традиции бояре попадали на колени, но Петр стал их поднимать, обнимать и целовать, как близких друзей. Слезы умиления застилали глаза. Но что это? Неожиданно и непонятно откуда Петр выхватывает огромные ножницы, какими пользуются цирюльники, и режет боярам бороды, Первой жертвой стал застывший от изумления боярин Шеин - тот самый, который совсем недавно разгромил восставших стрельцов под Новым Иерусалимом. За ним - князь Ромодановский, преданность которого Петру сравнивали с собачьей. Одна за другой падали на пол боярские бороды, и вскоре в зале не осталось никого, кто мог бы ернически ткнуть пальцем в мерзко омленное лицо другого. Вокруг были новые незнакомые лица с тлыми красными щеками, мокрыми губами, отвислыми подбородками. Тьфу, срам какой!

И после этого, где бы ни появлялся Петр - на балу или на ужине, все, кто был с бородами, уходили безбородыми. Неделю спустя после возвращения на балу у боярина Шеина он приказал придворному шуту Якову Тургеневу исполнять роль брадобрея, и тот бегал по зале с острой бритвой, кромсая налево и направо ненавистные бороды. Ох и тяжко пришлось их владельцам: бороды были длинными и густыми, а брили их по-сухому и наспех, вместе с кожей и мясом. Но никто не осмеливался протестовать Петр больно драл за уши тех, кто пробовал выказать недовольство.

Не поверил было Прокофий Богданович этим гнусным слухам. Но нет, по всем линиям сходилось - бреют бороды всем, кроме попов и крестьян. И уже потом, ночью, обдумывая услышанное, ежился Возницын, дрожащей рукой ощупывал свою холеную роскошную бороду: ну как же без нее? Ведь для каждого православного борода - это символ веры и самоуважения. Она от Бога. Бороду носили пророки, апостолы, да и сам Иисус Христос. Еще Иван Грозный говаривал, что бритье бороды есть грех, который не смоет кровь всех великомучеников. Раньше священники на Руси отказывали в благословении безбородому. Правда, молодежь над бородой посмеивается, но патриарх Адриан совсем недавно возвестил, что Бог создал человека бородатым: только коты и псы не имеют ее. Как же теперь быть?

Или вот другое, что тоже трудно укладывалось в голове. Еще кромсались бороды, а по Москве уже слух пополз: царь ополчился на русскую одежду.

Сопровождая царя за границей, видел Возницын, что эта одежда Петру не нравится. Работать в ней нельзя мешает, по улице не пройдешь - народ глаза пялит, пальцами тычет, как на чудище заморское. Поэтому царь в простом немецком платье ходил, и, глядя на него, Петровы люди так же поступали. Даже великий посол Федор Головин, живя в Амстердаме, не только к устрицам пристрастился, но и облачился во французский камзол.