Тайна Великого Посольства Петра

Но доходило до Прокофия Богдановича и другое: необычайное, можно сказать, враждебное сопротивление Петровым нововведениям. Каскад реформ, обрушившихся на Россию, ошеломил современников, привыкших к размеренной, тихой жизни, к кичливому самодовольству — у нас-де порядки от Бога, отцами и дедами освящены. И хотя из каждой прорехи проглядывали отсталость и разгильдяйство, а в теремах, не таясь, хвастали друг перед другом всем привозным, заграничным, которое явнобылосделанолучше, чем свое, домашнее, менять жизненный уклад не хотели — на наш век, мол, хватит.

Поэтому и сопротивление реформам было скрытым. Их взахлеб хвалили вслух, так чтобы мог услышать царь, а потом просто не выполняли. Отсюда облик Петровых реформ — это быстрое, почти молниеносное решение и медленное, на замот, исполнение. Как выразился один из современников Прокофия Богдановича: "Трудится великий монарх, да ничего не успевает, помощников у него мало; он на гору сам-десять тянет, а под гору миллионы тянут: как же его дело скоро будет?"

Хуже всего, что народ не понимал смысла и целей Петровых реформ. По словам такого тонкого знатока русской истории, как В. О. Ключевский, во время преобразовательной работы Петра народ оставался в тягостном недоумении — что же такое делается на Руси? Нововведения оборачивались для него принудительным трудом, ломкой освященных временем обычаев и верований. И неудивительно, что реформы с самого начала вызвали глухое противодействие основной массы народа.

Той осенью и зимой Россия впервые почувствовала тяжесть Петровой десницы. Может быть, вначале его действия выглядели как разрозненные, сумасбродные и не связанные между собой какой-либо единой мыслью и планом, а порой даже и как шалость державного монарха — что ж, ему было всего 26 лет. Но очень скоро стало очевидно, что все дела его: обрезание бород и рукавов, изменение календаря и денег, пострижение царицы и издевательство над древними ритуалами, создание полков иноземного строя и постройка флота в Воронеже и, наконец, начавшаяся ломка приказов и введение городского самоуправления — четко выстраиваются в одну линию, которую можно обозначить как "борьба со старым, обновление и приведение в движение огромной страны, застывшей в сонном покое инерции и довольства".

ГЛАВА IX ПЕРВЫЕ ПОДВИЖКИ

За дипломатическими хлопотами не заметил Прокофий Богданович, как зима к Карловицам подступила.

"Здесь стоит стужа великая, и дожди, и грязь большая, в прошедших днях были бури и ветры великие, которыми не единократно наметы иаши и палатки посорвало, и деревья переломало, и многие передрало; а потом пришел снег и стужа, а дров взять негде и обогреться нечем… Не стерпя той нужи, польский посол уехал в Петр-Варадын. Только я до совершения дела, при помощи Божей, с своего стану никуда не пойду и дела своего смотрити буду".

Зима и туркам гонор поубавила. Даже строптивый Маврокордато приказал с посыльным передать Возницыну, что студено. Понял, отлично понял Прокофий Богданович, на что намекает хитрый грек, и тотчас послал ему в подарок кафтан свой малинового сукна, подбитый мехом чернобурой лисы, "с нашивкою турскою и пуговицами обнизанными". Однако шубы собольей не послал: "Ведаю, что н примет". А вот вин разных, икры паюсной, спинок осетровых и белужьих послал с чернецом Григорием вдосталь.

Посредников тоже не забыл. С простотой необыкновенной, но, очевидно, характерной для того далекого времени Прокофий Богданович скрупулезно запишет: "Я не для дела, но для любви их к себе и для нынешнего зимнего времени, челом бью им по шубе собольей…" Глядишъ, и переговоры легче пойдут.

Встреча с турецкими послами и вправду должна была состояться со дня на день. Для таких встреч на берегу Дуная уже специальный дом построили. Хоть и не дворец, но весьма достойное сооружение — два этажа, окон много. Внизу большая зала для заседаний, по бокам ее две комнаты для каждой из участвующих в переговорах делегаций, а позади комната для посредников*. Хорошо придумано. Говорят, сам Маврокордато подсказал, как делать, чтобы споров из-за рассадки избежать.

* * *