Тайна Великого Посольства Петра

потом трое дворян в одноцветном платье и шапкал; потом шли шесть русских юношей в алых суконных кафтанах и в лазоревых шапках;

за ними ехал конюший;

зи ним конюх вел посольского аргамака в полном уборе.

И только потом уже ехал великий и полномочный посол в государевой золотой карете "о шести возниках". Против него сидел "дохтур" и секретарь посольства Петр Посников. На возниках была ливрея серебряная. По обе стороны кареты шли четверо гайдуков в строевом платье, с перьями и топорами с серебряными обухами. Позади кареты ехали пажи, иные служители и челядь. За ними — рота рейтеров.

На маленькой площади перед зданием, где происходили "съезды" послов, толпились любопытные, которые "тихо и безмятежно стояли и смотрели", как приближается пестрая кавалькада русского посла. У дверей его встречали посредники.

Затем приехали турецкие послы. Их процессию Возницын не описывает, но, надо полагать, она мало отличалась от русской. В те времена, как и сейчас, протоколы были схожими. Никто бы не посмел обставить свой приезд беднее или менее торжественно, чем противная сторона. Такие были обычаи.

Все вошли в залу, и лорд Пэджет сказал небольшую приветственную речь, смысл которой сводился к тому, что большие труды к достижению соглашения теперь с Божьей помощью приведены к окончанию и совершению.

Русские и турецкие послы стояли друг против друга. Их разделял стол, на котором лежали русские и турецкие альтернаты соглашения. Они передали друг другу свои договорные письма, но, прежде чем лодписать их, оба посла строго-настрого приказали своим секретарям тщательно проверить, те ли это тексты, о которых они договорилисъ.

Уже знакомые нам Петр Вульф и Иван Зейкан тут же прочитали их и сказали, что письма во всем сходны и прибавки или убавки никакой нет. Такие же заверения получил и Реис-Эффенди.

Теперь можно было подписывать перемирие. Тогда турки попросили, чтобы для такого высокого дела повелели отворить все двери и пустили всех в ту светлицу, дабы всяк видел мирное свершение.

Русский подьячий поставил на стол перед Возницыным большую серебряную чернильницу. Увидев это, турки тотчас послали за своей и принесли чернильницу столовую, местами золоченную. И тогда великий и полномочный посол, взяв свои договорные письма, подписал их, число проставил и печать сургучную приложил. Так же и турецкий посол поступил.

Потом немножко поспорили, как обменяться подписанными уже документами. Маврокордато предложил передать их друг другу через руки посредников. Возницын милостиво согласился. Но посредников, которые, как считал Возницын, не имеют к этому соглашению никакого отношения, вдруг проняла совесть, и потому они стали отказываться от такой великой чести. Тогда Реис-Эффенди, встав, поднес великому и полномочному послу свои договорные письма. А великий и полномочный посол "взаимно то же учинил".

Тут произошел эпизод, который выходил за рамки обычного протокола и которому Возницын придал особое, как бы сейчас сказали, политическое значение.

Уже с обеих сторон были произнесены заключительные речи и пора было "асходиться, как вдруг Реис-Эффенди, увидев на великом и полномочном после голландскую золотую цепь, к которой был прикреплен миниатюрный портрет царя Петра, оправленный в золотую рамку с алмазами, спросил, не его ли это царского величества образ?

Возницын с гордостью ответил: "… Его, государя моего милостивого, дорогой образ недостойный раб его ношу".

Реис, естественно, попросил, чтобы ему показали этот портрет. Тогда Возницын встал, снял с себя золотую цепь с портретом и торжественно отдал ее турку. Тот тоже встал, взял портрет царя и "любительно дивился" благообразию и красоте его, затем спросил, сколько царю лет. Но Возницын не просто ответил — двадцать семь, а добавил: "И воин непобедимый". Реис сказал: "О сем подлинно ведаю". "И много смотря Маврокордато, посредникам и туркам показал, и любительно дивился и говорил, что, по милости Божьей, он признает ныне за подлинно, что не лгали им прочие, когда о его царском величестве сказывали".

Да, умел Прокофий Богданович не только дело делать, но и лыко в строку не хуже нынешних вставить. Как писал один чиновный поэт той эпохи:

"Люблю твое я стихотворство.

В нем нет ни лести, ни притворства.,

Но иногда полы лощишь…"

После этого все встали и, "любительно простясь, пошли каждый в свою сторону". В общем, все было чинно и благородно. Однако острый на язык венецианец Рудзини приводит такой комический штрих, который если и был, то явно преувеличен и потому в отчет Возницына не попал.

После того, пишет этот венецианец, как договоры были подписаны, "Маврокордито и московит поднялись со своих мест, чтобы обняться, и между тем как один приближсшся к другому, думая опереться на столик, посредники раздвинули столик, и довольно тяжелый московит упал на Маврокордато, а этот, получив толчок, от внезапной и неожиданной тяжести отбежал назад, и оба упали один на другого".

Что ж, и такое бывает на переговорах.

* * *