Тайна всех тайн

Аскольд Шейкин Тайна всех тайн

Писатель — это воронкообразный фильтр с высоким коэффициентом скважности.

Из выступления ученого-кибернетика на симпозиуме по комплексному изучению художественного творчества. Ленинград, отделение Союза писателей, 1993 год

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. У ПОРОГА ТАЙНЫ

Глава первая

Кирилл Петрович — академик, физик, математик, кибернетик, лауреат Государственных премий. Ему лет шестьдесят. Он приземист, лицо грубоватое, с коричневой обветренной кожей. На нем светло-серый костюм, белоснежная рубашка, черный капроновый галстук. Говорит он негромко. Задавая вопрос, делает короткий жест правой рукой, словно приглашая вступить в спор.

Но о каком споре может идти речь? Утром мне позвонили и пригласили в Институт энергетики. Поколебавшись мгновение — стоит ли ломать сегодняшний день? — я согласился. Не так уж часто меня приглашают к себе академики!

И вот мы беседуем, сидя в его кабинете.

— Наш институт, — говорит Кирилл Петрович, — занимается проблемой передачи энергии без проводов. Исследования идут сразу в нескольких направлениях. Одно из них развивает лаборатория, где вы сейчас находитесь. Она не очень велика, создана четыре года назад — срок, в общем, вполне достаточный, чтобы более или менее узнать друг друга, сработаться…

Уже с первых фраз я все, мне кажется, понимаю: видимо, какие-то достижения этой лаборатории решено выдвинуть на соискание Государственной премии. Согласно правилам, с такой работой следует через газеты и радио ознакомить общественность. Сделать это и будет мне в конечном счете предложено. Однако я не пишу очерков! Я пишу об ученых, но повести, рассказы.

Слушая Кирилла Петровича, я понемногу осматриваюсь. Здание, которое занимает институт, очень старой постройки. В дореволюционные годы в нем помещалась торговая фирма. Кабинет Кирилла Петровича, безусловно, остался от той поры. Он поражает: дубовые панели, дубовый письменный стол и кресла на драконьих лапах (и такие же лапы и красные и зеленые морды из гипса на потолке!) — роскошь самая купеческая, столь колоритная и неповторимая в своей несуразности и размахе, что я вдруг начинаю сомневаться в реальности происходящего. Как может работать в таком кабинете современный ученый? Неужели это не мешает ему? Что он за человек?

— Давайте, — говорит Кирилл Петрович, — продолжим наш разговор уже после знакомства со всеми сотрудниками лаборатории.

У меня невольно вырывается:

— А нужно ли?

— Нужно, — отвечает Кирилл Петрович и добавляет, как бы уговаривая себя: — Очень нужно.

* * *

Первое помещение, куда мы попадаем, миновав узкий и извилистый, тоже явно оставшийся от старины коридор, — это обширный зал, блистающий стеклом и алюминием переплетов гигантских, от пола до потолка, окон. Пол его на десяток ступеней ниже порога. Мы останавливаемся у входа. У наших ног лилипутскими небоскребами высятся голубовато-серые параллелепипеды блоков счетной машины. Они окружают мерцающий сигнальными огоньками полукруглый барьер. Это пульт управления. Гудят вентиляторы, поет генератор звукового контроля: «уа, уа, уа…»

И от порога я вижу сотрудников. Их трое. Все в белых халатах. Высокий полный мужчина лет сорока сидит у пульта на винтовом голубом стуле. Еще один мужчина — худощавый и сутулый — склонился над большим столом в дальнем углу. Молодая женщина в неловкой позе, с рулоном бумажной ленты в руке, стоит возле блока печатающего устройства. Все — словно застывший кадр кинофильма.

«Взволнованы моим появлением? Что за чепуха!» — думаю я.

— Это наша основная группа, — говорит Кирилл Петрович. Высокий мужчина поднимается с винтового стула, подходит к нам, протягивает руку:

— Рад познакомиться… Острогорский.

По всему его облику, по решительности движений, по спокойному прищуру глаз видно, что человек этот преуспевает и в научной работе, и в личной жизни, и к тому же он наверняка любимейший сотрудник Кирилла Петровича.

— Кирилл Петрович, — продолжает Острогорский, — Гордич опять мудрит: вычисления за всю неделю — в корзину!

— Да, я знаю, знаю, — торопливо отвечает Кирилл Петрович.

— Так дальше нельзя. Мы только и занимаемся переналадками. — Острогорский вопрошающе смотрит на меня, безнадежно машет рукой и умолкает.

И уже вместе с ним мы подходим к женщине. Она кладет рулон на стол, глядит на свои руки — чисты ли? — здоровается. Ей едва ли больше двадцати четырех лет. Красива она удивительно.