Тайна высокого дома

Годы шли — все забылось и сгладилось, даже воспоминание о преступлении на заимке Толстых.

На дворе стоял декабрь месяц, был страшный мороз. Зима в этот год была лютая и страшная, что не редкость в Сибири. В числе привезенных из К. на имя Иннокентия Антиповича Гладких писем одно обратило на себя его внимание. Почерк, которым написан был адрес, заставил задрожать старика — он узнал почерк Марьи Петровны.

Дрожащими руками разорвал он конверт и прочел следующие строки:

«Мой милый Иннокентий Антипович!

Я в К., в гостинице Разборова. Если вы по прежнему питаете ко мне чувство дружбы, то приезжайте. Спросите только Веру Андреевну Смельскую и вам покажут.

Марья Толстых».

Гладких прижал это письмо к своим губам, и слезы градом полились из его глаз.

Через час он уже мчался по дороге в К.

Старик Разборов, успевший-таки довольно солидно поживиться в деле Егора Никифорова, отремонтировавший на деньги Толстых свою гостиницу и расширивший свою галантерейную лавочку, находившуюся в том же доме, умер еще ранее ссылки Егора, и наследство получил его племянник, живший с малолетства в Москве в приказчиках у одного купца, торговавшего в белокаменной тоже галантерейным товаром.

Наследник прибыл в К. и стал продолжать дело своего покойного дяди.

Старик Разборов был большой оригинал, и о нем в К. долго уже после его смерти ходили рассказы. Он имел большую склонность к иностранным словам, не особенно понимая их значение и невозможно их выговаривая, отчего происходили с ним положительные анекдоты.

Сильным конкурентом покойному по торговле был к-ский богач — монополист Гладилин.

Когда старика Разборова спрашивали, как идут его дела, он печально отвечал:

— Где же мне канканировать с Гладилиным — он оптик.

В переводе на обыкновенный язык это означало: «Где же мне конкурировать с Гладилиным — он оптовый торговец».

Еще забавнее был случай в гостиной губернаторши, где Разборов по должности попечителя приюта находился после завтрака в один из табельных дней.

Губернаторша была страстная любительница собак, и целый десяток маленьких собачек разной породы окружал ее превосходительство.

— Не доведет до добра, ваше превосходительство, вас этот пессимиз! — вдруг выпалил Разборов.

— Что!? — уставилась на него губернаторша.

— Пессимизм… — не смущаясь, повторил он, — то есть любовь ко псам, ваше превосходительство.

Присутствующие разразились гомерическим хохотом.

Таков был покойник, оставивший по себе веселую память.

Иннокентий Антипович, знавший всю прислугу гостиницы, не переменившуюся и при новом хозяине, тотчас же был проведен в номер, занимаемый госпожою Смельской. На стук в дверь послышался слабый голос «войдите», и Гладких, отворив дверь, переступил порог комнаты.

С дивана быстро вскочила молодая женщина, и не успел вошедший прийти в себя, бросилась на шею к своему старому другу — это была Мария.

Тяжелая первая сцена свидания после многолетней разлуки, наконец, миновала. Гладких усадил Марью Петровну на диван и только тогда успел пристально посмотреть на нее.

Она страшно переменилась. Недаром никто в городе не узнал «дочь первого богача» — «сибирскую красавицу», которой гордилось к-ское общество. От этой красоты не осталось и следа. Она исхудала, глаза ввалились, и даже несколько морщин появилось на лбу.

— Бедная моя, бедная, — начал Гладких со слезами в голосе. — Вы ли это? Как могли вы оставлять меня так долго без всякого известия, неужели вы усомнились в вашем верном друге.

— О нет, нет, никогда!

— Почему же вы не уведомили меня, где вы и что с вами?

— Я на это не решалась.

— Это отчего? Но, впрочем, оставим этот разговор… Теперь вы здесь, и я знаю, что мне делать…

— Что вы этим хотите сказать?

— Что хочу я этим сказать? Только то, что я вас возьму с собою домой.

— Никогда! — воскликнула Марья Петровна. В ее голосе послышался ужас.

— Вы боитесь, что вас нехорошо примут! Если вы придете со мной, ваш отец примет вас с распростертыми объятиями. Он не осмелится поступить иначе.

— Но разве вы забыли, что произошло пять лет тому назад — я не забыла этого! Я не могу забыть, что мой отец — его убийца, что он меня проклял, что он разбил мое счастье и обрек меня на нищету и позор… Я буду нести свой крест до конца… Если бы он даже простил меня, то я бы не приняла его прощения, я бы теперь сама отказалась от него…

— Опомнитесь, Марья Петровна! Что вы говорите?

— Да, я не приняла бы его, потому что я… я не смогу простить ему никогда! И если бы он меня не выгнал из того дома, где, к моему несчастью, родила меня мать, я бы сама ушла… Я никогда в жизни не переступлю порога дома Петра Иннокентьевича Толстых.

— Если бы вы знали только, как он страдает, этот несчастный: угрызения совести подавляют, убивают его…

— Он заслужил это, хотя я желаю ему, если он может, найти душевный покой.

— Его-то ему и не найти никогда.