Тайна забытого дела

Коваль вспоминал, что он слышал мальчиком об Иване Козубе, когда жил в маленьком захолустном местечке, прижавшемся к Ворскле, как ребенок к матери. Подолгу бывало оно отрезанным распутицей от далекой железной дороги, да и от Днепра — полсотней километров. Пришлых людей мало, все свои, друг друга с дедов-прадедов знали. Коваль много раз слыхал о милиционере Иване Козубе, видел его на лихом коне — весь перетянутый ремнями, с револьвером на боку, в желтых, блестящих, с пуговками крагах, — таких больше ни у кого не было, и за них прозвали инспектора милиции «американцем». Все говорили об отчаянной храбрости Козуба и о том, как вздыхали по бравому милиционеру местечковые девушки, а дочь кулака, красавица Оксана Карнаух, из-за него даже приняла яд. Когда грозный инспектор приезжал в родное местечко, ребята ходили за ним по пятам. Коваль улыбнулся: «американец»!.. Помнит ли об этом Козуб? Но не спросил.

— И Решетняк был с вами в бригаде Центророзыска?

— Он работал в губернском. В двадцать третьем, зимой, вычистили его из милиции. Кажется, ошибочно. Впрочем, в конце концов, правильно вышло, — засмеялся Козуб, — профессор из него получился настоящий. А остался бы в милиции — выше старшего опера или следователя не поднялся. Такая она, как вы знаете, наша специфика, Дмитрий Иванович, — для роста простора маловато. Инспектор, следователь… — Козуб запнулся, подумав, что зря, пожалуй, говорит такие вещи человеку, имеющему звание подполковника и занимающему какую-то солидную должность в управлении внутренних дел. Но тут же сообразив, что, несмотря на большие звезды на погонах, Коваль сам пришел к нему и, значит, выполняет обязанности рядового инспектора, успокоился и продолжал: — Взять хотя бы меня — кем только я не был: и оперативником, и следователем, и адвокатом, и юрисконсультом небольшой фабрики. Давно на пенсии. Да вот без дела не могу.

— Долго на нашем милицейском хлебе сидели?

— В те же годы перешел в прокуратуру, вернее — перевели. Как только была она создана. А в милиции… какой же там хлеб? Горе, а не хлеб. Ни дня, ни ночи, и все на голодный желудок. Так вот и маялся, пока тыловой красноармейский паек не дали. А вообще плохо жили стражи порядка… Вспомнишь — волосы дыбом встают. И как только могли мы еще жить, работать, воевать! На одном голом энтузиазме держались: голодные, босые, одна винтовка на пятерых, а на нее — всего-навсего десять патронов. Даже мы, в Центророзыске, развернуться не могли. По полгода без зарплаты сидели, без пайка. Вооружение оперативника и следователя: рулетка и неисправный фотоаппарат на треноге. Бумаги не найдешь, чтобы протокол написать. И законодательства нового, советского, практически не было. Пользовались актами и постановлениями того времени. Суд вершили, главным образом, на основе своего революционного самосознания.

— Первопроходцам всегда нелегко, — понимающе произнес Коваль. — Но, с другой стороны, — он добродушно посмотрел на собеседника, — у вас было четкое классовое размежевание: это — наш, а это — не наш. Сытый, нарядный, образованный, дворянин, буржуй, поп — значит, контра; босой, голодный, бедняк или пролетарий — свой. В каких-то аспектах — трудностей, конечно, тоже хватало — это облегчало задачу, — многозначительно улыбнулся подполковник, и Козуб не понял, шутит он или нет.

— Сейчас вспоминаю наши первые шаги и удивляюсь, — продолжал Козуб. — И тогда как-то расследовали, ловили преступников. А между тем — тысяча миллиардов рублей! — это не государственный бюджет страны или расходы на первую мировую войну, а долг государства по зарплате милиции в двадцать втором году! По шесть-семь месяцев сидели без копейки — кто у жены на шее, а кто просто-напросто голодал. Представляете себе, Дмитрий Иванович? Положение милиции, скажу вам, было очень и очень тяжелым. Помню, Кременчугская милиция получила из Харькова обмундирование, а выкупить вагон на железной дороге не смогла. Тогда нашли такой выход — взяли в долг у какого-то нэпмана сто миллионов рублей и дали ему обязательство отработать эти деньги на разгрузке барж с дровами. А?! — Козуб схватился за голову. — А права? — воскликнул он. — В то время как в центре милицию считали государственным аппаратом, в провинции, в округах и уездах, местная власть относилась к ней не иначе как к собственной охране. Неудивительно, что принимали в милицию практически кого угодно. Не был бы только классовым врагом. Хотя и такие просачивались. А потом чистили, чистили, чистили… Решетняк подкармливался у родителей на селе, а у меня, как вы знаете, родители служащими были.

Слушая юрисконсульта, Коваль рассматривал его кабинет. Все здесь было для него интересным и важным. Ведь обстановка, любимые вещи выражают вкусы, увлечения и характер хозяина.

Каким же щеголеватым, вальяжным, даже пижонистым стал ты, судя по твоим вещам, инспектор рабоче-крестьянской милиции тех далеких лет, железный следователь, а ныне — защитник интересов одного из предприятий! Вот что волнует тебя на склоне лет, в поздний час твоей большой, беспокойной жизни!