Тайна забытого дела

В тот день, купаясь с Лесей в Днепре, он почувствовал в себе решимость: кончить все немедленно! А тут дед. Нужно было проводить его на поезд. Хотя какой он ему, в конце концов, дед — чужой человек! Конечно, жаль старика. И кому только понадобилось его убивать? Но как же приходится мучиться из-за этого убийства ему, Василию! Лучше бы уж не приезжал: и сам бы жив остался, и внука своего в беду бы не втравил!

Василий снова вернулся мыслями к тому тяжелому разговору с Людой. Она встретила его сияя. Была в ночном стеганом халате. С порога бросилась его обнимать. И он сразу почувствовал, как трудно будет сегодня объясняться. Мать Люды тоже вышла из своей комнаты. Она приветливо улыбнулась Василию. «Так, наверно, улыбаются будущим зятьям», — подумал Василий.

Вскоре Евгения Михайловна куда-то ушла, и они остались вдвоем. «Сейчас все скажу. Потом будет труднее», — думал Василий. Но все еще медлил, мысленно называя себя тряпкой и идиотом. Было чертовски жаль и Люду, и Лесю. А Люда, едва только закрылась за матерью дверь, по-родственному чмокнула его в щеку, сказала, что он сегодня «черная тучка», и побежала варить кофе.

Он сидел в комнате и проклинал себя. Потом поднялся и поплелся на кухню.

— Людочка… — начал он вяло, нерешительно.

— Опять какие-нибудь мировые проблемы? Не надо, Вася, мне не хочется мировых проблем. Мне хочется кофе. Сейчас я налью и тебе, в твою персональную чашечку, и что-то такое скажу…

Пили кофе на кухне — там было уютнее, чем в комнатах.

— Васенька, миленький, я тебя огорошу сразу, — лицо Люды так и засветилось, — прикажи казнить или миловать. Ходила я вчера к врачу. Радость какая! Словом, будет у нас ребенок! Потомство, понимаешь куриная ты лапа!

— Кто? — переспросил он пересохшими губами.

— Как это «кто»? Мальчик или девочка, не слон же! Целуй меня скорее! Да ты, я вижу, от счастья совсем очумел и ничего не соображаешь! Мама уже знает. — Она сама наклонилась и крепко поцеловала его в сухие губы. — А ты кого хочешь — мальчика или девочку?

Голос у Люды — ласковый, мелодичный, она разрумянилась и была похожа на школьницу, которая получила пятерку на самом трудном экзамене.

— Поздравляю, — сказал Василий каким-то не своим, официальным голосом, высвобождаясь из Людиных объятий.

Он встал. И сказал все. Все, что накопилось у него на душе, все, что готовил для откровенного разговора. Говорил, а она испуганно слушала, съежившись, словно на нее замахнулись обухом, но не опустили его. Она только часто-часто моргала и вздрагивала.

Да, он сказал ей все, сказал, что сам он — подлец, негодяй, недостойный ее любви, жалкий трус и еще многое другое, но что он не может жить без Леси и заслуживает того, чтобы они обе прогнали его прочь. Но теперь — поздно. Теперь, если она, Люда, хочет, он женится на ней, но она всю жизнь будет носить в сердце обиду, а он — любовь к другой, и дети у них будут обиженные от рожденья, психи, потому что это будут дети не по любви, а по обязанности. И если она считает, что это будет нормальная семья, то сегодня же — даже немедленно! — он пойдет с нею в загс! Если она этого хочет после его исповеди, то, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Он понимал, что несправедливо обижает ее, но остановиться не мог. Он все стоял и кричал, кричал, словно она глухая. Потом выдохся, прижался спиной к холодной стене и сказал:

— Я знаю, что перед тобой я скотина. И даже не имею права просить прощения за то, что обидел тебя. Я ведь очень тебя обидел.

— Ты обидел себя. Ты свободен. Убирайся вон! Иди и не приходи больше никогда, слышишь! Не приходи и не звони, не смей!

— А ребенок? Люда, как же теперь быть? Что же нам делать?

— Теперь? Нам? Теперь мое дело. Только мое! Что же ты стоишь? Уходи! — Она заплакала и убежала в комнату.

Как все нехорошо, как гадко получилось! Он постоял еще немного на кухне в каком-то оцепенении, погладил теплый кофейник и ушел, не попрощавшись.

Все! Казалось бы, долгожданная свобода — вот она! И Леся ни о чем не узнает. Не узнает, что он в этот день наплевал в душу хорошему человеку, что этим своим поступком, быть может, убил ребенка. Он таки убийца! Настоящий, отвратительный. Но он — свободен! Свободен от гордой Люды. Какая унизительная победа! Свободен от своих слов, обещаний… А от совести?

Весь вечер было тяжело, тяжело и горько. К Коле идти уже не было сил. Да и желания. Он бродил по паркам, по днепровским откосам. Никак не мог успокоиться, но, стараясь держать себя в руках, отправился на свидание с Лесей.

В тот вечер он сделал все, чтобы Леся не заметила его возбужденного, взвинченного состояния. Но это не очень удавалось.