Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2)

- Не помню. Да и какое это имеет значение?

- Вы жили в здании бывшего банка?

- Да.

- До революции этот особняк принадлежал вашему отцу?

- Нет. Кажется, Кредитному обществу. Этому же обществу принадлежал и сам банк. У отца была там казенная квартира, из которой нас с мачехой потом выселили.

- А о брате с того времени у вас никаких вестей?

- Да.

Внимание Коваля привлекла маленькая девочка, которая, вырвавшись из материнских рук, бежала по аллее, чудом держась на неустойчивых ножках. Потом возникли старички в выгоревших дырчатых шляпах. Прогуливаясь, они горячо обсуждали какие-то дела и очень напоминали "пикейные жилеты" из Ильфа и Петрова.

- Вы не пробовали его искать? Никуда не обращались?

Клавдия Павловна пожала плечами. Напрасный труд!

- А вы попробуйте!

Дырчатые шляпы продефилировали мимо них и сели на соседнюю скамью.

- Из протоколов, которые хранятся в архиве, видно, что в ту трагическую ночь вы были дома, спали и ничего не слышали. Теперь, когда прошло столько времени и страсти утихли, скажите, пожалуйста, вы и на самом деле ничего не слышали, не знали?

- Если даже что-то и знала, то давно забыла бы. Сколько лет! Нет, не припоминаю ничего. - Она живо обернулась к нему: - Между прочим, а как вас зовут? Вы не нашли нужным представиться.

- Простите, пожалуйста, Дмитрий Иванович.

Дырчатые шляпы закончили свой разговор и уставились на Коваля и его собеседницу.

- Иной раз на расстоянии лучше видно, чем во время самого события, особенно ошеломляющего. Человек находился в нервном потрясении и не мог собраться с мыслями. А потом, по прошествии времени, вспоминает. Войдите в комнату, где несколько человек оживленно беседуют, остановите их и спросите, о чем они только что разговаривали. Не вспомнят сразу.

- Нет, нет, это вы напрасно, Дмитрий Иванович.

- Ваша дача - в Лесной? - неожиданно спросил Коваль.

- Да, - профессоршу удивил этот внезапный вопрос.

- Близко от станции?

- Метров триста - четыреста.

- Говорят, воздух там необычайно целебный.

- Называют украинским Кисловодском, - впервые довольно улыбнулась жена Решетняка.

Дырчатые шляпы, казалось, слишком уж заинтересовались чужой беседой.

- Может быть, лучше нам немного погулять, Клавдия Павловна? предложил Коваль и, встав, помог подняться и ей.

Профессорша смотрела на него уже не так сердито, как раньше, даже, пожалуй, благосклонно: в конце-то концов милиционер оказался не таким уж страшным. Они медленно пошли по аллее, и, глядя на них со стороны, можно было подумать, что это супруги, хотя муж и выглядел значительно моложе.

Пустые аллеи простреливались солнцем по всей длине. Лишь одинокие фигуры маячили где-то в глубине парка, казавшегося необычайно просторным. Высоченные деревья как бы упирались прямо в небосвод. Это был час дырчатых шляп, потертых полотняных брюк с широкими манжетами, нянь с малышами и породистых собак на поводках.

- Летом вы постоянно живете на даче?

- Почти постоянно. Я в город не езжу вообще. А Алексей Иванович только по неотложным делам - в лабораторию, на собрание. Но и на даче сиднем не сидит. Все в поле, на опытном участке, который, как вы знаете, находится совсем недалеко от Лесной.

- В этом году вы почему-то раньше обычного вернулись в город. В такую жару.

Клавдия Павловна бросила на подполковника острый взгляд.

- Вас и это интересует?

- Не очень. Больше - тот период, когда вы были еще на даче. Точнее десятое июля. Вспомните, не ездил ли Алексей Иванович в тот день в город?

- Нет, Дмитрий Иванович, не ездил.

- Вам запомнилась эта дата? Вы так категорически утверждаете. Почему?

- А потому, - нахохлилась профессорша, - что именно об этой дате вы расспрашивали Алексея Ивановича, спрашивали его, где был он десятого. Неужели вы думаете, муж не рассказывает мне о таких событиях, как ваш визит?

- Не думаю, - отделался шуткой Коваль. - Действительно, я спрашивал его об этом, - продолжал он уже серьезно. - Но ответа не получил.

- Он был дома. То есть на даче.

- И вечером? Скажем, от девятнадцати до двадцати одного часа?

- Ну конечно. В девятнадцать он ужинает, и я не помню случая, чтобы он нарушил свой режим. К тому же он плохо себя чувствовал.

Они свернули к высокой металлической беседке со скамейками, поставленной так, что нависала она над Подолом и над поймой Днепра. В беседку, как в старинную часовню, вели ступени.

У перил, спиною к ним, стояла худенькая девушка. Что-то знакомое почувствовал подполковник в согнувшейся, словно под непосильной ношей, спине, в опущенных руках. Девушка обернулась, и Коваль увидел Лесю Скорик. Но она или не узнала его, или ей было не до него - скользнула по нему, затем по его спутнице равнодушным, как бы слепым взглядом, не поздоровалась и снова повернулась лицом к Днепру.

Коваля задело поведение Леси, и он нахмурился. Беда с этой милицейской обидчивостью! Даже он, Коваль, человек, который за долгие годы службы привык ко всему, не мог избавиться от нее. Хотя и в самом деле обидно: когда горе случается - зовут на помощь, а как только все утрясется, даже поздороваться при встрече забывают.